Я убийца - [24]

Открываю глаза: на улице уже стемнело. Когда пьешь, время пролетает мгновенно. Ты словно перематываешь свою жизнь вперед, как пленку, и ждешь, когда отщелкнет кнопка и настанет конец. Меня трясет, будто под электрическим напряжением. Кое-как поднявшись, иду на кухню и замираю в изумлении.

— Если честно, выглядишь ужасно, — на мой немой вопрос отец Петр кладет на стол ключи от квартиры. — Ты оставил их в замке с наружной стороны. Вот, решил посмотреть, как ты тут устроился. Приставы еще не приходили по твою душу?

Я мотаю головой, хочу послать его к дьяволу, но рот пересох, и я не могу пошевелить языком. Прохожу мимо него, нарочно задеваю и, плюхнувшись за стол, тянусь за бутылкой. Петр пристально смотрит и отодвигает в сторону целебную жидкость, ставшую для меня за последние дни средоточием вселенной.

— Ты не охренел ли, батюшка?! — я пытаюсь подняться, но тело меня не слушается.

— Разве ты еще не достиг самого дна? Может, пора уже всплывать? Я думал, ты все-таки придешь ко мне. Я ждал. Долго ждал.

— Не дождался, да? Опаньки, а я-то тут. Обидно, слушай… Эта, эта, эта, — вытягиваю руку и щелкаю пальцами: слов в голове больше нет, и закончить мысль я не могу, поэтому просто машу рукой.

— Если гора не идет…

— Да что ты ко мне привязался?! Тебе что, прихода своего мало?! — перебиваю его и все же нахожу в себе силы, чтобы подняться. Для пущей уверенности бью кулаком по столу, попадаю в стакан. Он с хрустом колется. Небольшой осколок застревает в ладони. — Вот, блин, — шатаясь, вытаскиваю его, и из раны начинает сочиться кровь. — Глянь! — протягиваю окровавленную руку священнику. — Из-за тебя, старый! Все из-за тебя, — бурчу и падаю обратно на свое место.

— Может, все же возьмешься за ум?

Вытираю руку о край столешницы. Мои движения дерганые и отрывистые. Кровь размазывается по скатерти. От чего-то я начинаю смеяться, потом рыдать. Снова бью по столу кулаком.

— Чего ты приперся?! Чего тебе от меня надо?! Проваливай, сука! — говорю я и следом вываливаю на него весь свой богатый матерный словарный запас.

Он сидит и молча выслушивает комплименты в свой адрес. Ничего не говорит, просто слушает. Когда, наконец, мой гнев утихает, а в легких заканчивается воздух, я глубоко втягиваю кислород через зубы, с шипением и каким-то сипом.

— Все? Или будет продолжение? — понимаю, что все. — Выговорился? Можешь, конечно, еще. Как говорится, собака лает, ветер носит. Ну, так что?

— Все…

— Прекрасно. Легче?

— Было бы, если бы ты, упырь, плеснул чего-нибудь мне в стакан, — присасываюсь губами к порезу на руке. Оказывается, он не такой уж и маленький.

— Только чтобы поправить здоровье. Понял?

Я в ответ киваю головой.

— Точно понял?

— Да понял, понял! Лей давай!

Протягиваю остатки разбитого стакана, и Петр льет туда коньяк, который смешивается с моей кровью. Выпиваю спиртное, словно чай, даже не морщась. Заглотив все, я поднимаю тару вверх дном и открываю рот в надежде, что там есть еще несколько капель.

— Ты бы видел себя со стороны. Убогое зрелище!

— Ты мне не мать! Так что закрой пасть!

— Перестань грубить, тебе это не идет.

— Ты зачем меня в морг притащил?

— Показать.

— Мертвяков показать?! Ты больной что ли?!

— Показать горе. Показать скорбь. Показать истинное лицо несправедливости.

— Мне плевать. Не мое дело, — протягиваю ему стакан снова.

— Мне тоже плевать. Я же сказал, что только одну.

— Налей, а? Будь человеком.

— Нет.

— Сука! — вскакиваю с места. Стакан летит в сидящего передо мной Петра, он чудом уклоняется от него в сторону. — Убирайся к черту! Вон из моей квартиры, долбаный ублюдок! Чтоб ноги твоей здесь не было! Проваливай, пока я не покалечил тебя!

— Ты когда последний раз был на кладбище?

— Чего? — я успокаиваюсь, так как не понимаю, к чему вопрос. Он неожиданный и совсем не вяжется с моим гневом.

— Говорю, на кладбище когда был у своих? — он медленно поднимается и ставит бутылку на стол. — Заросло, наверное, там все. Никто не убирается. Нет ведь у них никого.

Я беспомощно смотрю в его уходящую спину. Он останавливается у двери, оборачивается в пол-оборота.

— Пей. Всю не выпьешь.

Щелкает замок, ручка опускается вниз.

«Заросло, наверное, все бурьяном. Нет ведь никого у них…»

Проходит минут десять, прежде чем я понимаю, что остался совсем один. Точнее сказать, я остался наедине со своей совестью и сидящим на правом плече зеленым змием, который шепчет на ухо о том, что мне все дозволено и преград на пути к нему нет. Янтарная жидкость в красивой бутылке заманчиво смотрит на меня. А в голове занозой засели слова группы «Ленинград»:

Мне бы в небо, мне бы в небо,

Здесь я был, а там я не был.

Мне бы в небо, мне бы в небо,

Здесь я был, а там я не был.

Звон стекла разлетевшейся вдребезги бутылки. Маленький зеленый гаденыш летит прочь с моего плеча. Я все еще неуверенной походкой иду в ванную, включаю воду.

— Нет, священник! Меня еще рано хоронить! Смерть приходила за мной не один раз, а все без толку. И у них есть я! Запомни! Я!

Глава XIX

О мертвых либо хорошо, либо ничего.

Русская поговорка

Почти неделя уходит на то, чтобы привести себя в порядок. Приучить организм к алкоголю куда проще, чем потом слезть со стакана. Тебя трясет, ты не можешь спать. Вернее, ты вообще не понимаешь, спишь или нет, постоянно пребывая в каком-то пограничном состоянии. Пот льется ручьями, сердце бешено стучит. Ни таблетки, ни рассол не помогают. Время тянется предательски медленно. Ты сползаешь на пол с дивана, ищешь прохладное место, словно кот в летний зной, и, не найдя его, забираешься обратно. Мысли о смерти начинают одолевать тебя с новой силой, и тебе кажется, что боль, которую ты чувствовал несколько часов назад, не такая уж и страшная по сравнению с той, что чувствуешь сейчас. Долгих семь дней, сто шестьдесят восемь часов, прошло до момента, когда я открыл глаза и более или менее сознательно ощутил свое присутствие в этом мире.