Я убийца - [16]

— О’кей! Да ладно вам тут шерлоков холмсов из себя строить. Кольцо, гравировка… Мужа ее гражданского задержали, скоро к нам привезут! Говорят, у друга прятался, а как про женушку спросили, сразу наутек. Сахар класть?

— Да, одну ложку.

— Ребята его скрутили. Короче, по ходу это он ее завалил. Наверное, застал ее с кем-то, вот и разделался сгоряча.

— Посмотрим, — Станислав взял у Сашка чашку. — Посмотрим.

— Да сто пудов он! А вы тут целую стратегию, небось, уже разложили. Все у вас там, в Москве, по-мудреному, с подвыподвертом. А у нас в России все проще. К народу ближе нужно быть, к народу!

— Не слишком ли просто, — Сергей почесал затылок. — Ладно, пока с ним не поговорим, не узнаем.

— Поговорить, конечно, нужно. Да только вряд ли это он, — Станислав сделал глоток кипятка. — Сахара много положил.

Глава XIII

Оправдание виновного — приговор судье.

Публий Сир

Знаете, что такое беспомощность? Я думал, это когда ты прикован к собственной кровати. Оказывается, ошибался. Физическая беспомощность — это, конечно, неприятно, но ранит не так сильно, нежели, когда тебя выставляют виновным в том, чего ты не совершал. Передо мной сидят два следователя (Хлебалин и Самойлов), доводят до моего сведения, что я вылетел на встречную полосу, скорее всего, не справившись с управлением, и из-за этого потерял свою семью. Жена местного депутата и уважаемого человека Фролова Елизавета Викторовна подала на меня в суд за причиненный ей материальный и моральный ущерб (в аварии погибла ее любимая собачка, йоркширский терьер), а также за ущерб здоровью (она сломала руку и три ребра). Бедняжка лечилась в Германии и ходила к психологу, так как не могла долгое время оправиться от стресса. Они рассказывают мне о том, что в первую очередь была проведена судебно-медицинская экспертиза и что в моей крови обнаружен кодеин, который относится к запрещенным препаратам, хотя и содержится в некоторых лекарствах от простуды. Сразу дают понять, что опровергнуть это уже нельзя и что это станет отягчающим обстоятельством в суде. Говорят, что результаты следственного эксперимента, проведенного на месте аварии, и назначенной затем автотехнической экспертизы тоже оказались не в мою пользу. Что тут сказать? Если тебя упорно называют верблюдом, отплевываться бесполезно. Я слушаю рассказ об очевидцах, которые все как один утверждают, что я грубо нарушил правила и вылетел на встречку. Мне в лицо тычут фотографиями, на которых запечатлены искореженные автомобили. Что-то бормочут, словно разговаривают сами с собой. Я кручу на мизинце перстень с темным камнем. Его подарила мне жена в уверенности, что он принесет мне удачу, однако удача пока ко мне не спешит.

Мое внимание привлекает музыка из соседней палаты. Я невольно прислушиваюсь к ней вместо того, чтобы слушать этих двух холуев.

Снова за окнами белый день,

День вызывает меня на бой.

Я чувствую, закрывая глаза, —

Весь мир идет на меня войной.

Прикрываю веки. Слез больше нет. Ничего нет. Я понимаю, что никто не хочет отвечать за смерть людей. Тем более, кто же знал, что я выживу? На покойников удобно все списывать. Нет человека — нет проблемы. Но я есть, я дышу и живу, и я проблема. Проблема для каждого из них. Я прекрасно знаю, как это делается. Пока я валялся в реанимации на больничной койке между жизнью и смертью, адвокаты суетились. Человек при таких связях и деньгах не будет биться за справедливость. Никто не будет. Я бы тоже не стал и поступил, наверное, так же. Но сейчас я по другую сторону баррикад. Хлебалин и Самойлов пытаются объяснить мне, что ждет меня дальше.

Дальше… А дальше я решил бороться с системой. Глупая идея. Сейчас мне даже смешно вспоминать, что я хотел тогда добиться правды. Ведь, находясь в палате один на один с этими так называемыми «сыщиками», я четко осознавал, что и они, и я знаем правду, вот только у каждого она своя. У них она намного тверже, подкрепленная приказом сверху и даже, возможно, деньгами. Они понимают, что я невиновен, но для них смерть моих близких — всего-навсего чужое горе. А зачем им думать о ком-то постороннем? Главное, у них самих есть теплый дом, сытое брюхо и шелест купюр в кармане. Немного по-другому начинаешь размышлять, когда тебя всего этого лишают. Вместо иллюзии справедливости (в принципе, ты готов и на нее, чтобы хоть как-то притупить боль и смириться), тебе показывают огромную фигу и, смеясь во весь поганый оскал, еще и делают виноватым, ставя жизнь сына и беременной жены вровень с какой-то собачонкой и издевательски требуя к тому же возмещения ущерба! К горлу подкатило и встало враспор. От ярости перед глазами дрожала кровавая пелена. Я медленно поднялся, опираясь о железную спинку кровати.

— Я вас понял. Простите, но мне что-то нехорошо, — как ни в чем не бывало отвечаю я. — Наверное, еще действуют принятые утром лекарства. Если ко мне есть еще вопросы, я отвечу на них позже.

— Да нет, что вы! Если вам все понятно, то распишитесь здесь, — Хлебалин протягивает бумагу, я ставлю автограф. — И здесь, — переворачивает он лист.

— Все?

— Да, конечно. Отдыхайте.

Тут не придерешься: сама вежливость, когда им это нужно. Что же, я тоже умею играть в эти игры.