Я тебя не слышу - [5]
Нужно будет подождать их до вечера, они обязательно должны вернуться.
Должны вернуться.
Должны вернуться.
В это воскресенье, в эту осень, в эту нафталиновую нежность.
Черт! Черт! Черт!
7)
Когда начинаешь есть конфету по кусочкам, детство заканчивается. Потом уже набиваешь полон рот «Ласточек» и «Ромашек», мажешь футболку, давишься и смеешься. И ничего не происходит. Ровным счетом ничего.
Мы пили утренний байховый чай и молчали с выражением.
Анна Афанасьевна молчала так:
Татататататататтата — и батон, татататататата — и затем.
Настя молчала так:
Фьюить-фьюить-фьюить — сырнички! побежали-побежали… ярко-розовый на!
Я молчал довольно глупо:
ЧтожеЧтожеЧтоже. Хуй.
— Спасибо, я благодарен вам очень, от души. Если бы не вы, на лавке бы ночевал. Спасибо.
Анна Афанасьевна совершенно искренне, что растрогало меня еще сильней, предложила остаться у них, пока ситуация не прояснится. Но я отказался, сами понимаете.
Поднялся на этаж выше, подергал холодную дверную ручку и оставил в зазоре записку:
«Володя, я приехал, как и договаривались, но тебя не было дома.
Что случилось? Я переживаю. Дай о себе знать.
Попробую задержаться еще на денек — завтра утром приду.
Вадим».
И расписался зачем-то.
Обращаться мне, по большому счету, было и не к кому. Совсем забыл: Юрка в деревню до октября укатил. Косте звонить — бессмысленно и беспощадно. Я несколько раз пытался представить, что же скажу человеку, который возьмет трубку:
— Я такой-то, сын такой-то из города такого-то, который вам, не помню, как по отчеству, приходится троюродным тем-то и тем-то.
Господи, мамонька, ну почему же вы не научили меня быть бескожным, бескровным, беспочвенным, не научили задавать вопросы, улыбаться зеркалу и нырять с открытыми глазами? Почему я вечно жму хвост, лижу лапу, чихаю. Почему мне не плюется, когда говорят «Плюй», не спится, когда кто-то плачет на кухне, неймется и не терпится. Мамонька, ты вырастила идиота. Ты вырастила хорошего человека, по образу своему и подобию. И вот он стоит посредине своей непозволительной трезвости, мягкости, пытается шибануть того, кто сумраком выползает из-за баррикад гаражного кооператива, и не может, мамонька. Не может.
Лет в десять меня отдали на восточные единоборства, на карате, с целью общего укрепления организма. Сопли, хронические простуды — родители решили лечить меня мужским видом спорта, окончательно убедившись, что музыкалку я прогуливаю и деньги на ремонт они сдают без пользы дела.
В принципе, мне все очень нравилось. Нравилось рассматривать усы тренера. Обливаться водой в раздевалке, ржать, кто громче. Нравилось делать последнее в подходе отжимание и смотреть в потолок, пересчитывая большие и малые трещины. Я охотно отрабатывал движения, выдыхал, вдыхал, молотил грушу. Но вот когда пришло время стоять в спарринге с Нартовым — мальчиком худым, новым, ябегооднойлевой, я прямо оцепенел как-то. Вышел, встал в стойку, приготовился — и элементарно получил рукой в торец.
«Я не могу ударить человека просто так. Ему же будет больно», — с такой сентенцией я обратился к тренеру сразу после занятия.
«Значит, будет больно тебе», — тренер со знанием дела повел плечами.
Что ж, дорога в большой спорт отныне для меня закрылась, и я, чтобы времени зря не терять, «увлекся онанизмом».
8)
План появился стремительно беспардонно, материализовался, как пенка на какао.
У меня был конверт, который мамина сотрудница просила передать одному полковнику в Питере. Толстое письмо, скупо подписанное, тщательно запечатанное. Я руку на отсечение дам, что полковник, уже немолодой, и эта бухгалтерша (еще молодая) были если не любовниками, то как минимум морочили друг другу голову этими записками, открытками на Новый год, официальными звонками и неофициальным сексом.
Когда я зашел к полковнику на работу, мои мысли подтвердились. Статный, неусатый и радостный Смирнов В. В. наверняка когда-то затискал Аллочку где-то в районе зала заседаний и теперь с удовольствием ездит в Харьков в командировки.
— Вот такая ситуация.
Смирнов В. В. хмурился скорей для видимости.
— Ну да. Положеньице. За передачу спасибо большое. Алле Валерьевне привет и благодарность. Могу вам помочь чем-то? Не стесняйтесь.
— Ну мне ночевать негде. Завтра опять к Володе зайду — нет, так домой поеду.
Смирнов В. В. высматривал в череде мучнистых облаков прорехи и щурил левый глаз.
— С гостиницей помочь?
— Я не рассчитывал по деньгам, сами понимаете, но раз такое дело…
Смирнов В. В. потянулся к нагрудному карману, будто хотел вынуть несуществующую пачку сигарет, вдумчиво посмотрел, как продавщица из хлебного принимает черничные пироги, сказал «Господи!..», а потом уже обратился ко мне.
— Вечером жду по этому адресу. Переночуешь у меня.
В парк культуры и отдыха я шагал уже налегке. И даже немножечко подпрыгивал.
Эко! Эко как!
Впервые захотелось дышать, гулять, высматривать примечательные места и получать удовольствие от еды. Я перемещался легко, борзо и даже немного смеялся, виновато прикрываясь рукавом свитера.
Однажды мне вот тоже так хорошо было.
Мы ехали с мамой с дачи, на велосипеде ехали. Аккуратно маневрируя с двумя ведрами на руле, мама то и дело просила меня говорить, едет ли кто за нами или нет. Я сидел на багажнике, но не так, чтоб ноги в разные стороны, а бочком, держась за сиденье, и бойко выкрикивал:
Фрэнклин Шоу попал в автомобильную аварию и очнулся на больничной койке, не в состоянии вспомнить ни пережитую катастрофу, ни людей вокруг себя, ни детали собственной биографии. Но постепенно память возвращается и все, казалось бы, встает на свои места: он работает в семейной юридической компании, вот его жена, братья, коллеги… Но Фрэнка не покидает ощущение: что — то в его жизни пошло не так. Причем еще до происшествия на дороге. Когда память восстанавливается полностью, он оказывается перед выбором — продолжать жить, как живется, или попробовать все изменить.
Эта книга о тех, чью профессию можно отнести к числу древнейших. Хранители огня, воды и священных рощ, дворцовые стражники, часовые и сторожа — все эти фигуры присутствуют на дороге Истории. У охранников всех времен общее одно — они всегда лишь только спутники, их место — быть рядом, их роль — хранить, оберегать и защищать нечто более существенное, значительное и ценное, чем они сами. Охранники не тут и не там… Они между двух миров — между властью и народом, рядом с властью, но только у ее дверей, а дальше путь заказан.
Тайна Пермского треугольника притягивает к себе разных людей: искателей приключений, любителей всего таинственного и непознанного и просто энтузиастов. Два москвича Семён и Алексей едут в аномальную зону, где их ожидают встречи с необычным и интересными людьми. А может быть, им суждено разгадать тайну аномалии. Содержит нецензурную брань.
Шлёпик всегда был верным псом. Когда его товарищ-человек, майор Торкильдсен, умирает, Шлёпик и фру Торкильдсен остаются одни. Шлёпик оплакивает майора, утешаясь горами вкуснятины, а фру Торкильдсен – мегалитрами «драконовой воды». Прежде они относились друг к дружке с сомнением, но теперь быстро находят общий язык. И общую тему. Таковой неожиданно оказывается экспедиция Руаля Амундсена на Южный полюс, во главе которой, разумеется, стояли вовсе не люди, а отважные собаки, люди лишь присвоили себе их победу.
Новелла, написанная Алексеем Сальниковым специально для журнала «Искусство кино». Опубликована в выпуске № 11/12 2018 г.
Саманта – студентка претенциозного Университета Уоррена. Она предпочитает свое темное воображение обществу большинства людей и презирает однокурсниц – богатых и невыносимо кукольных девушек, называющих друг друга Зайками. Все меняется, когда она получает от них приглашение на вечеринку и необъяснимым образом не может отказаться. Саманта все глубже погружается в сладкий и зловещий мир Заек, и вот уже их тайны – ее тайны. «Зайка» – завораживающий и дерзкий роман о неравенстве и одиночестве, дружбе и желании, фантастической и ужасной силе воображения, о самой природе творчества.