Я стройнее тебя! - [65]

Озарение не приходит моментально, оно приближается к тебе крадучись. Какие-то вещи ты постигаешь интуитивно. Что-то замечаешь боковым зрением. Все это разрозненные факты, которые ты отмечаешь про себя и тут же забываешь, пока их не набирается слишком много, и ты уже не можешь по-прежнему не обращать на них внимания. Ты видишь какие-то вещи и думаешь: «Ничего особенного». Пока их не набирается целые горы.

В конце концов в голове у тебя что-то щелкает, и ты начинаешь понимать.

По ночам снаружи что-то творится. Я наблюдал некоторые явления, которым так и не нашел объяснения. Что-то движется там, вдали, когда мы с Зои выходим на цыпочках и закапываем коробки от пирожных и вылизанные дочиста косточки от жаркого. Например, грузовики. Поначалу я был совершенно уверен, что они везут припасы. Но почему каждую ночь? Я вижу, как по линии горизонта двигаются восемнадцатиколесные грузовики. Они прибывают и уезжают каждый час, и так почти каждую ночь. Вдруг это перестает казаться обычным, и становится жутко смотреть на эти огромные темные силуэты, — грузовики двигаются, не зажигая фар, а почему, спрашивается? Вечером в прошлую пятницу, когда мы все уже сделали и Зои отправилась в свой фургон на женской территории, я не сразу пошел к себе. Если достаточно долго постоять в темноте, то зрачки расширяются, и ты начинаешь видеть все, как днем; мне даже почудилось, что линия горизонта стала дальше. Впервые я проследил, куда двигались силуэты грузовиков. Да! Там, вдалеке, на западе, от песка шел бледно-зеленый свет, и что же это такое?

В ту ночь у меня расширились не только зрачки, но и сознание.

Сейчас, когда мы с любимой попрощались, подержав друг друга за липкие от сахара пальцы, и я иду в свой одинокий трейлер, я могу разглядеть каждую искорку, которая мелькает где-то вдали, хотя мне и не сказать точно, фонарики это или фары машин. А еще слышны звуки, еле различимые из-за шума на мужской территории Сильфании. Иногда мне кажется, что я слышу жужжание, как будто вдалеке работает генератор. Голоса, доносящиеся непонятно откуда.

Конечно, это смущает, это странно и немного тревожит, но, помня о своих честолюбивых помыслах и о том, что связывает нас с Зои, я боюсь предпринимать расследование. «Не раскачивай лодку, Дэвлин, — обращается живущий внутри меня бизнесмен к обитающему рядом с ним искателю приключений, когда песок начинает вибрировать, и среди ночи в пустыне пляшут огоньки, а в голове так и бурлят вопросы без ответов. — Ты хочешь выжить и добиться успехов, поэтому не выходи за рамки и ни в коем случае не раскачивай лодку».

Позднее

И вот я попал в клуб, но не в том смысле, как вы подумали. Грехи наши, — самым тяжким, как я понимаю, был трехъярусный фруктовый торт, сожранный нами до самых салфеток, пропитанных бренди, — мы с моей милой Зои должны теперь искупать здесь. За наши преступления мы драим кастрюли на кухне Преподобного, и нас окружает столько соблазнов, что становится ясно: ему совершенно наплевать, если мы сорвемся и растолстеем настолько, что сможем, при желании, дискредитировать его и все предприятие, действующее в Сильфании.

Ему начхать, что мы делаем, потому что у него имеются особые методы, а если мы выскажем ему, что мы о нем думаем, он от нас избавится. Он совершенно ясно дал нам понять, что такие грешники, как мы, никогда не выбираются за пределы территории. Те, кого застукали, как нас с Зои, не могут рассчитывать, что наказание ограничится шлепком по ладошке. Нельзя расторгнуть договор или убежать. Вам не удастся выбраться и, без денег и машины, пересечь пустыню, отделяющую это место от цивилизации, вы не доберетесь до безопасного уголка, чтобы прийти на передачу Си-эн-эн и разоблачить Преподобного.

Когда удача отвернулась от нас, все произошло очень быстро. «Кажется, я люблю тебя», — сказала Зои прошлой ночью, в последний сладкий момент, перед тем как разверзлись небеса, и на нас обрушились всевозможные напасти. Мы сидели в парилке, и, как потом оказалось, это был последний раз, когда все было хорошо. Знаете, такое бывает в кино: первые поселенцы или разведчики новых районов устраивают вечеринку, танцуют и совершенно счастливы. Но ненадолго. Все они только что помылись, оделись в праздничную одежду и смеются, взлетают кудри женщин, но вы, зрители, уже слышите барабанный бой, предшествующий чему-то ужасному. Вам известно то, чего не знают поселенцы, или знают, но стараются не думать об этом, потому что все хотят быть счастливыми хоть недолго. Да, я имею в виду вот такую универсальную единицу повествования: ход последующих событий предопределен; катастрофа, которая происходит в жизни после этого, неизбежна, ведь это же был последний раз, когда все было хорошо.

Мы с Зои до крошки поглотили последний пирог из черники, такой свежий и восхитительный; даже в темноте парилки, в нашем мирном гнездышке из одеял, я догадывался, что зубы у нас посинели.

— Великолепно. И ты тоже великолепна.

— И ты.

— Ах, Зо! — Мы наелись, и вот, сытые и счастливые, мы подкатились поближе друг к другу, и я пробормотал: — Что, пора?

— Думаю, да. — Она колебалась. — Наверное. Я почти не…