Я стоял у ворот Москвы - [147]

1/3/43

Штаб-квартира моей старой группы армий снята с линии фронта и находится в резерве на Днепре. Заместитель моего прежнего начальника штаба Винтер посетил меня и в общих чертах описал развитие событий, приведших к катастрофе под Сталинградом. Из различных описаний этих событий, которые до меня доходили, я пришел к выводу, что Верховное командование — точно так, как это было зимой 1941 года, — снова раньше времени пришло к выводу о неизбежном коллапсе русских, переоценило свой успех и, преследуя отступающего противника, распылило свои силы. Потом началось контрнаступление русских, приведшее к разгрому румынских, итальянских и, наконец, венгерских дивизий. Этот разгром был настолько ужасающим и полным, что несколько германских дивизий, распределенных по фронту среди иностранных частей, не смогли предотвратить приближающегося бедствия. Требование 6-й армии относительно оставления Сталинграда, поддержанное всеми командирами, было Верховным командованием отвергнуто. Только сейчас, под давлением неблагоприятных обстоятельств, Верховное командование пришло к выводу о необходимости эвакуации выступов в центральном и северном секторах Восточного фронта. По мнению Винтера, нам в силу этого удастся без больших проблем пережить период распутицы. Что же касается планов Верховного командования на лето, то Винтер о них ничего не знает.

Я, конечно, тоже не знаю деталей. Но знаю одно: вести войну без резервов невозможно! Они должны быть созданы и должны находиться во всех секторах фронта. Только когда мы в этом преуспеем — с неизбежными потерями завоеванного пространства и времени, — только тогда мы сможем надеяться на то, что наши силы соответствуют предъявляемым современной войной требованиям. Но до [491] этого момента мы должны копить резервы, сохранять спокойствие и не поддаваться на искушение атаковать обманчиво слабого противника в надежде навязать ему решающее сражение при существующей нынче нехватке войск.

22/3/43

21 марта в Берлине отмечали День памяти героев; в ходе празднеств фюрер был приглашен в здание арсенала на выставку, которую устроила группа армий «Север». Там помимо прочих экспонатов были выставлены семь живописных полотен, изображавших события семи крупнейших наступательных операций 1941 года, которые проводились под моим руководством. Я уведомил Шмундта, что буду там присутствовать с тем, чтобы фюрер не столкнулся там со мной, будучи к этому неготовым. При встрече со мной фюрер ограничился коротким рукопожатием и пошел дальше, избавив себя таким образом от каких-либо серьезных разговоров и дискуссий.

В конце праздника мне удалось переговорить со Шмундтом, который назвал мне новую причину, которая способствовала моей отставке.

Я якобы телеграфировал фюреру, предлагая фронтальное наступление с целью разрешения кризиса под Харьковом, а кроме того, затребовал для этого все резервы Восточного фронта, не позволив тем самым другим группам армий проводить крупные наступательные операции! Вмешался Зоденштерн и сказал, что мой штаб никогда такого сообщения фюреру по телеграфу не посылал. Я также с негодованием отверг этот навет, представлявший собой неслыханную подтасовку фактов!

Позже я позвонил Гальдеру и спросил, в курсе ли он такого рода слухов. Он ответил, что в свое время и вправду ходил слух насчет того, что Зоденштерн и Винтер высказались [492] в пользу «флангового» решения, в то время как я настаивал на «фронтальном».

22 марта Зоденштерн сообщил мне о получившей распространение истории, что я — даже не посовещавшись предварительно со своим начальником штаба — позвонил фюреру поздно вечером или даже ночью и предложил ему фронтальное наступление в качестве средства разрешения кризиса под Харьковом!

21 марта после беседы со Шмундтом я попросил фельдмаршала Кейтеля уделить мне на следующий день немного внимания. Встреча состоялась утром 22 марта. Я подчеркнул, что заявление, которое я намереваюсь сделать, скорее всего, ничего в моем положении не изменит, но я не могу оставить без внимания враждебные выпады в свой адрес. Я коротко изложил Кейтелю суть дела, после чего в качестве свидетельства против обвинения в том, что я якобы был сторонником «фронтального» решения, передал ему письмо Зоденштерна, написанное 26 ноября 1942 года моему адъютанту Харденбергу.

Когда мы с Кейтелем снова коснулись в беседе событий, непосредственно предшествовавших Харьковскому сражению, я сказал: Люфтваффе тогда мне не подчинялись; несмотря на все мои просьбы, получить самолеты из Крыма я так и не смог. Кроме того, Верховное командование сухопутных сил забирало себе все подходившие к моим позициям резервы. При таких условиях 17-й армией овладели сомнения, и даже Клейст тогда воскликнул:

«Мы не в состоянии достичь линии Берека — Александровка!»

Со слабыми силами, находившимися тогда в нашем распоряжении, и с неадекватной воздушной поддержкой возможность того, что мы застрянем на полпути, была велика. Кроме того, нам угрожала опасность обескровить в затяжных сражениях войска, которые мы готовили к большому летнему наступлению. Идея относительно того, что полководец не должен рассчитывать только на успех, не [493] нова и мне, конечно же, знакома. Но вопреки этому расхожему мнению командующий группой армий крупного неуспеха себе позволить не может, поскольку такого рода неудача способна поставить под удар дальнейшие планы Верховного командования. Таким образом, командующий, у которого связаны руки, обыкновенно обходится небольшими операциями, прибегая, так сказать, к «малому» решению. В нашем случае это означало атаковать со стороны Павловска в северном направлении, каковую операцию ни в коем случае нельзя назвать «фронтальной», но можно рассматривать как временную меру. Она тем не менее позволяла нам достичь места, которое впоследствии могло стать неплохой стартовой площадкой для более крупного наступления. Помнится, я сказал тогда своему начальнику штаба, что лавров мы себе этим не стяжаем, так как с крупной операцией придется повременить.