Я стану Алиеной - [63]

Они-то хоть другими, чем были, не прикидывались.

Повернувшись, он увидел, как что-то тускло блеснуло на палых дубовых листьях. Лезвие ножа, которым он перерезал на Селии веревки. Она могла бы легко до него дотянуться, но не стала этого делать.

— Лучше бы ты убила меня, — хрипло выговорил он и хотел сказать: «Убей теперь», но голос его оборвался.

Она придвинулась к нему и обняла.

— Нет, нет, что ты…

И так они лежали на. земле, вцепившись друг в друга, как двое потерявшихся детей, и целовались, и не ясно было, чьи слезы на чьем лице, и все повторилось снова, но уже по-другому, и уже приближался рассвет, когда они уснули.

…Ветер прошел над кронами деревьев, и затрепетавшие листья зашелестели. Странно — весь мир изменился, а листья шуршат, как вчера. Солнце стояло уже высоко, большое и бледное, в дымном декабрьском небе. Оливер двинулся, осторожно, чтобы не разбудить лежавшую рядом женщину. Но она не спала, и, обернувшись, он встретил ее взгляд: серебро и амальгама. Из него исчезло вчерашнее болезненное выражение, а морщины в углах рта и у крыльев носа разгладились.

— Селия… — прошептал он.

— Я думаю, — спокойно сказала она, — что тебе лучше называть меня Алиеной.

Бедная душа, центр моей грешной планеты…

Шекспир. Сонет 146.

— Что?!

Это был не вопрос, а какое-то жалкое сипение. Больше ничего он не в силах был вымолвить — судорога сковала грудь и горло.

— Просто я подумала — раз Алиена старше Селии, ее имя по праву должно звучать первым…

Первое оцепенение ужаса начало проходить, но одновременно пришла боль.

— Кто ты?

Взгляд ее был чист, голос спокоен:

— Я — это я.

— Селия?

Она, едва улыбнувшись, кивнула.

Но Оливер все еще боялся поверить.

— Поклянись!

Она покачала головой:

— Ибо учат мудрецы — клясться нельзя, даже если клятва правдива, ибо каждый раз, произнося клятву вслух, ты умаляешь уважение к ней в своей душе…

Он рассмеялся — счастливым, почти безумным смехом, обнял ее, притянул к себе.

— Это ты… А я уже думал, что потерял тебя… что она заняла твое место, — бормотал он, гладя ее по волосам, сметая с них налипшие листья. Она молчала, прислонясь головой к его плечу. Однако радость затенила новая мысль: — А… это произошло? То, о чем она говорила?

— Все знания о прошлой жизни сейчас со мной. Но, — она подняла голову, взглянула ему в глаза, — с тобой я прежняя.

— Ничего другого я и не хочу.

— Так-таки ничего? И есть не хочешь?

— Теперь я вижу, что это взаправду ты!

— Нет, в самом деле… — Она высвободилась из его объятий и направилась к сваленным вещам. — Когда ж это мы в последний раз ели? Ничего не помню…

— Погоди, я сам посмотрю. По правде говоря, я и сам не помню. Вчера как-то было не до еды… вчера… но вчера была другая жизнь… для нас обоих.

Селия промолчала, рассеянно глядя, как Оливер шарит в мешке. Есть было всего ничего — последний кусок холодного жилистого мяса и остатки хлеба, отданного Топасом. А голод внезапно навалился зверский. И они съели все до последней крошки, но Оливера это не огорчало: не было за все время случая, чтобы они не раздобыли себе пропитания, — с чего же теперь переживать? Но это соображение породило другое.

— Первый раз жалею, что у нас нет вина и который месяц довольствуемся мы водой да изредка — дурным пивом…

— Да?

— Сегодня бы я выпил. За нас с тобой.

— Пожалуй. — В ее голосе была некоторая отстраненность, и это не укрылось от внимания Оливера.

— Что с тобой? Я тебя чем-то обидел?

— Нет. Но… мне довольно трудно справиться с тем, что со мной случилось. Со всем. — Она развела ладони в стороны четким округлым жестом, которого раньше Оливер за ней не замечал..

— Это из-за того, что ты помнишь жизнь Алиены?

— Если бы только жизнь… — сказала она, и Оливер вдруг осознал, что Алиена умерла и более двадцати лет пробыла мертвой.

— Ты помнишь то, что было после смерти?

— Да, к сожалению. — Щека ее вполне узнаваемо дернулась.

— И… что?

— Об этом не нужно знать.

— Мне?

— Никому. Я бы тоже предпочла не знать. Это неестественное знание для человека. Пожалуйста, спрашивай меня о чем-либо другом.

Оливер был только рад этому предложению. Он о многом хотел спросить ее… об очень многом, и ничего из того, о чем он намеревался говорить, не относилось к области запретных знаний. Но выбрал он все-таки один вопрос.

— Ты ничего не говоришь о нашем будущем.

— Нашем? Но я не знаю, останешься ли ты со мной.

— После того, что между нами было?

— Именно. Помимо прочего, я все еще являюсь беглой преступницей.

— Я тоже ко многому причастен.

— Нет. Не важно, что ты совершил, свидетелей не было. Перед законом ты чист. Но если тебя схватят вместе со мной…

— Не стоит продолжать. Все уже было сказано. И все решено, кроме того, что нам делать.

— Не можем же мы вечно блуждать по Заклятым землям.

— А за их пределами — слуги Трибунала… Хотя… мы можем покинуть империю…

— Уехать отсюда возможно только морем. А сейчас — зима… впрочем, в южных портах навигация иногда об эту пору закрывается не полностью. Ближайший порт — Фораннан…

— И я не думаю, чтобы фискалы стали разыскивать тебя в Фораннане. Слишком далеко от Эрда.

— Как раз там и могут. У карнионцев — слава еретиков, даже у церковников. Однако наглость — лучшее оружие.