«Я слышал, ты красишь дома». Исповедь киллера мафии «Ирландца» - [128]

– Нет, нет, нет, – сказал Фрэнк. – Мне этот ублюдок никогда не нравился, и он никогда меня не любил».

В годы общения с Фрэнком я время от времени бывал в компании Билли, но тот редко со мной разговаривал, словно у меня мог быть «жучок». Едва вышло первое издание книги в твердой обложке, моя жена Нэнси получила электронное письмо от моей бывшей ассистентки Дианы, встречавшейся с другом Билли. Диана переслала Нэнси копию электронного письма, только что полученного ею от друга Билли. Оно заканчивалось следующим предупреждением: «P.S. Билли недоволен Чарли».

Я попытался успокоить Нэнси: «Билли еще не читал книги, она еще не поступила в продажу; я уверен, Билли воображает, что она его изобличает».

– Я чувствовала себя спокойнее, – сказала Нэнси, – когда Фрэнк был жив.

Нэнси знала, что я шел за Фрэнком как за партнером в бальном танце, обходя некоторые щекотливые вопросы. Фрэнк не раз говорил: «Ты не можешь написать этого о Расселе, потому что в этом деле он был связан с другими людьми. Они задумаются: если я сказал такое о близком друге Расселе, наверняка сказал и о них. Они тоже далеко не душки». В других случаях он говорил, что я не могу вставить какой-то сравнительно небольшой отрывок о Расселе, пока жива его жена, Кэрри. Теперь Кэрри уже нет.

Фрэнк настаивал, чтобы в книге не упоминалось имя Билли, и я послушался. Даже сейчас я не выдам мафиозную кличку Билли. В книге я даже не упоминал, что именно Билли рассказал о том, как «Рыжий» Джон Фрэнсис, умирая от рака, проговорился властям о многих делах с Фрэнком. Я не упоминал, что помимо Фрэнка и Рассела третьим человеком, носившим золотое кольцо с монетой, был Билли.

Нэнси видела, как Фрэнк меня защищал. После наших встреч в своей квартире в пригороде Филли он обязательно говорил: «Позвони мне, когда вернешься домой. Я хочу быть уверен, что ты вернулся домой».

– Когда Билли прочтет книгу, – сказал я Нэнси, – он будет, как не раз повторял Фрэнк, «вполне удовлетворен».

Нэнси знала, что я опустил не только некоторые щекотливые детали о некоторых мафиози. Опустил я и свои слова. Мне не хотелось приписывать себе результаты методов допроса, которые я применял.

Я рос в почти стопроцентно итальянской семье. И хотя мы были итальянцами в духе Перри Комо[65], меня притягивали газетные заголовки криминальной хроники. Никогда не забуду молодого продавца Арнольда Шустера, который заметил на улице Бруклина объявленного в розыск грабителя банков Вилли Саттона и побежал в полицию, потребовав вознаграждение. Босс мафии Альберт «Безумный Шляпник» Анастасиа, известный тем, что в 1957 году его убили в кресле гостиничной парикмахерской, был крестным отцом организации, которую можно было бы назвать «Семья Гамбино». Вилли Саттон никак с мафией связан не был. Но Анастасиа был «недоволен» Арнольдом за то, что тот выставлял свои заслуги на телевидении. И в назидание нью-йоркской молодежи (в том числе мне) Арнольда застрелили прямо перед домом.

За три года до выхода этой книги в свет я получил урок от одного из соучастников Фрэнка, Чаки О’Брайена.

После обнародования 7 сентября 2001 года результатов анализа ДНК, подтвердившего, что в 1975 году в бордовом «Меркьюри» нашли волосы именно Хоффа, Чаки не сидел сложа руки. Давно признали, что этой машиной в день исчезновения Хоффа управлял исключительно Чаки.

Едва услышав новости о ДНК, О’Брайен позвонил Фрэнку из своего дома во Флориде. Он попросил Фрэнка встретиться с ним в баре аэропорта Филадельфии. О’Брайена не волновало ФБР и анализ ДНК. Боялся он только, как бы некоторые мафиози не решили, что «недовольны» Чаки.

В баре аэропорта Чаки убеждал Фрэнка, что находка его не пугает. Он не расколется. Волосы Хоффа могли попасть в машину как угодно.

– Волосы, – объяснил мне Фрэнк после встречи в аэропорту, – могут передаваться от человека к человеку. В конце концов, «Меркьюри» принадлежал сыну Джакалоне – они были близкими друзьями с Джимми и всегда обнимали друг друга. Нашлась бы сотня свидетелей того, как они обнимались на публике. Чаки не о чем беспокоиться.

О’Брайен полетел домой, развеяв сомнения, довольный тем, что не станет жертвой поговорки «когда сомневаешься, не сомневайся». Через два дня случилось 11 сентября, и интерес к волосам Хоффа угас.

Одна из важных причин, по которой я упустил некоторые разговоры с Фрэнком, состояла в том, что в роли исповедника мне иногда приходилось проявлять к Фрэнку меньше уважения, чем одобрили бы его друзья. В их обиходе недостаток уважения – самый страшный грех, караемый мгновенной смертью. Столь же непростительна настойчивость. Я никогда не был слишком настойчив. А если и был, то в основном пытаясь разговорить Фрэнка о войне.

Фрэнк никогда не злился на меня, когда я настойчиво расспрашивал о 411 днях на передовой.

– Я не сказал этого даже ради спасения задницы от тюрьмы перед жюри процесса по «Закону об инвестировании полученных от рэкета капиталов». Того же от меня хотел Эмметт. И мне говорить об этом с тобой ради продажи твоей книги?

Моя работа заключалась в постоянном напоминании ему о преимуществе высказывания правды. И мне помогло то, что я католик. В конечном счете, Фрэнк позволял мне быть настойчивым, потому что каждый раз, когда он рассказывал мне что-то новое, ему становилось лучше, он испытывал прямо физическое облегчение.