Я, Шерлок Холмс, и мой грандиозный провал - [37]

Уотсон почесал подбородок:

— А может, тайна как-то связана с прошлым самого Гриффита Флоя, с теми временами, когда он жил с матерью в Соединенных Штатах? Тогда нам следовало бы изучать не английские, а американские газеты!

Я вытащил из кармана утреннюю телеграмму из Нью-Йорка и подал ее ему:

— Я и сам решил проверить эту возможность, Уотсон, и снова ничего не нашел. Взгляните, мой старый приятель из нью-йоркской полиции пишет, что мистер Флой никогда не упоминался в криминальной хронике Штатов, а вся его жизнь там была настолько на виду, что скрыть что-либо было бы чрезвычайно трудно.

Он с видимым разочарованием вернул мне телеграмму:

— Тогда мне остается только развести руками, Холмс. Ума не приложу, как еще можно ко всему этому подобраться.

— Мы что-нибудь обязательно придумаем, — утешил я его.

— Я ведь сказал, что эта задача второстепенна, хотя и важна. У нас еще достаточно времени на раздумья. Кстати, в том, что касается нашей первостепенной задачи — я говорю об алиби Гриффита Флоя — наметился некоторый сдвиг.

— Вы что-то узнали о его алиби, Холмс?

— Пока, к сожалению, нет, но нам удалось найти способ заставить его приехать пораньше.

— Мне казалось, та неделя, о которой говорилось в начале, давно подошла к концу.

— Верно, но мисс Лайджест получила телеграмму из Йорка…

Я рассказал Уотсону о том, что сообщалось в телеграмме и о нашем с мисс Лайджест решении написать ответ, а также предупредил, что в скором времени мне снова могут понадобиться его услуги…

По моим расчетам, новое послание от Гриффита Флоя следовало ожидать со дня на день.

Коллекция мисс Лайджест при ближайшем рассмотрении оказалась даже более интересной, чем я мог представить. Несколько особенно жарких дней мы с моей клиенткой провели в ее библиотеке, никуда не выходя из дому. Мисс Лайджест усиленно работала над новым каталогом древнеанглийских рукописей и большую часть времени сидела, погруженная в бумаги с головой, лишь изредка издавая радостные возгласы, когда дело шло на лад. Я устроился в удобном кресле позади ее стола и, вооружившись лупой, рассматривал старинные документы, время от времени делая пометки в специальной тетради, которую я для этой цели завел. Порой целыми часами, занятые каждый своим делом, мы не обменивались ни единой репликой, а иногда, напротив, не могли окончить разговоров и беседовали, даже не замечая хода времени. Несколько раз мисс Лайджест просила моего совета, и тогда я, расположившись рядом с ней на стуле, пытался вносить свои предложения по организации каталога. Однако затем, видимо, устав от однообразной работы, мисс Лайджест прогуливалась по кабинету и усаживалась рядом со мной, с видом экскурсовода комментируя те рукописи, которые в эти моменты были у меня в руках. Она сама готовила кофе и чай и приносила их не меньше пяти раз за сутки, с утра добавляя в них сливки, а вечером — коньяк.

Прежде мне никогда не было так хорошо в чьем-либо обществе. Я ощущал спокойствие и особенный комфорт, но, кроме этого, было еще что-то, что-то заключенное в ней самой, в мисс Лайджест. Ее манера говорить, преисполненные изящества движения, мягкий бархатный голос все привлекало меня, доставляло непонятное удовольствие. Как бы там ни было, в моих глазах она затмила всех женщин, каких я когда-либо знал. Возможно, именно так себя чувствует каждый, кто никогда не искал идеалов, будучи уверенным в их принципиальной невозможности, а потом вдруг нашел, и мысль о том, что один этот человек вобрал в себя все черты, которые и представить было трудно в правильной и красивой совокупности, кажется поначалу абсурдной и нереальной.

Несмотря на наше довольно долгое общение, мисс Лайджест оставалась для меня непредсказуемой. Зная ее принципиальность, ее прямоту и открытость, все равно никогда нельзя было с точностью сказать, что она сделает через минуту. Тогда, когда мне казалось, что в ответ на мои слова она просто поднимет на меня грустный глубокий взгляд, она откидывалась в кресле и отпускала какое-нибудь ироничное замечание. Она не уставала удивлять меня, и я снова и снова понимал, как мало ее знаю. Это ощущение особенно усиливалось в те редкие мгновения, когда я случайно перехватывал взгляд, которым она исподволь смотрела на меня.

Пару раз мне доставляли телеграммы, но в них не сообщалось ничего нового, и я, прочитав, выбрасывал их, а кого-нибудь из Грегори-Пейдж отправлял на станцию с ответами.

Мой верный Уотсон, теперь обремененный брачными узами, уехал в Лондон, пообещав вернуться через несколько дней или тогда, когда я его специально извещу телеграммой. По его словам, дома меня не ждали никакие срочные дела. Я попробовал намекнуть мисс Лайджест, что могу переехать в гостиницу, дабы не быть бесполезным гостем, но она не захотела ничего даже слышать об этом и велела впредь не сердить ее подобными предложениями.

— Что ж, я закончил, мисс Лайджест. Мы можем это обсудить прямо сейчас, если хотите, — я повернулся к ней, возвращая статью.

Мисс Лайджест развернулась на стуле и отложила перо:

— Ну и как вы ее находите? — поинтересовалась она.

— Статья хорошая, но я могу высказать несколько своих замечаний, если позволите.