Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни - [140]

В состоянии опьянения Ким становился невменяемым, и трудно было представить, какой номер он выкинет. Как-то среди ночи он пытался разжевать тяжелую металлическую зажигалку в бархатном чехле величиной со спичечный коробок и чуть не подавился. К счастью, я вовремя вытащила ее у него изо рта.

После одной из таких бурных ночей мне не хотелось разговаривать с Кимом, и на его заигрывания я отвечала хмурым молчанием. А потом не могла сдержать улыбки, когда обнаружила в кастрюле (!) его записку: «Я люблю тебя, несмотря на…»

В периоды беспробудного пьянства Кима меня утешало лишь то, что при этом он никогда не уходил из дома. (Ким рассказывал, как Дональд Маклин, обычно спокойный и уравновешенный, в периода запоя скандалил и дебоширил в общественных местах. В пьяном виде его тянуло «выяснять отношения» то в английском посольстве, то в Доме журналиста. Впоследствии Маклин вылечился от алкоголизма и совсем не прикасался к спиртному.)

Ким никогда не только не скандалил, но даже не повышал голоса и в состоянии опьянения обычно оставался добрым и нежным. Его только сердило, если я отнимала бутылку, тогда он становился неуправляемым. Тогда я вынуждена была уступать — лишь бы он успокоился. Но иногда он становился совсем неузнаваемым и даже бессердечным.

Когда у меня случился приступ аппендицита, Ким сидел рядом на кровати и в знак сочувствия приканчивал бутылку виски. (Тогда это была его обычная реакция на любые трудности и неприятности.) Боль становилась нестерпимой, надо было вызывать «Скорую помощь», и я умоляла его прекратить пить, объясняя, что мне очень плохо. Кима это не отрезвило. Не двигаясь с места, он пробормотал: знаем, мол, эти женские уловки. Если бы тогда я испустила дух, он бы и не заметил. Мне удалось дотерпеть до утра, пока Ким не проспался, и тогда мы поехали в больницу.

Когда я впервые пригласила на ужин пару моих друзей, Ким вызвался приготовить свое любимое блюдо — индийское карри. Работая, он прикладывался к бутылке сухого вина и был навеселе задолго до прихода гостей. Он любил повторять:

— Хороший повар всегда немного пьян.

Мои попытки его остановить ни к чему не привели. Он искренне не понимал причину моего недовольства:

— Я же тебе все приготовил.

Было досадно представлять друзьям своего мужа, который нетвердо держался на ногах. Гости были смущены. Утешало лишь то, что это близкие люди, перед которыми не было слишком стыдно.

Запои, как правило, завершались обострением бронхита, а то и пневмонией, но это не уменьшало его тяги к алкоголю.

Как-то ночью он упал около кровати. Мне удалось его поднять и уложить в постель. Он опять свалился, и я снова его подняла. В третий раз, втаскивая его на кровать, я сорвала свой ноготь с кровью. Больше не было сил, и я оставила Кима на полу, накрыв одеялом и подложив ему под голову подушку.

Все это даром не прошло. К вечеру следующего дня у него поднялась температура, а ночью стало совсем плохо: он с трудом дышал, лицо побагровело. Я вызвала «Скорую», которая приехала довольно быстро. Но наш примитивный лифт по ночам не работал, и врач, пожилая грузная женщина, с таким трудом поднималась по лестнице, что, войдя в квартиру, сама нуждалась в «Скорой помощи». Чтобы добраться до нашего шестого этажа, бригаде потребовалось больше времени, чем доехать до дома.

Ким тогда долго и мучительно болел, но, едва поправился, снова стал «веселиться». Спустя годы, оглядываясь назад, я удивлялась, откуда у меня брались силы все это вынести. Я пускалась на всевозможные уловки, к которым обычно прибегают в таких случаях. Прятала бутылки, подливала воду в стакан, отливала виски из бутылки и т. п. С годами Ким стал быстро пьянеть и обычно засыпал после третьей порции.

К счастью, я избежала участи многих жен, которые спивались вместе со своими мужьями. Моя реакция была прямо противоположной. Не испытывая пристрастия к алкоголю как к таковому, я не чураюсь его в приятной компании. Но стоило мне увидеть подвыпившего Кима, мое настроение портилось и пропадало всякое желание пить.

— Бедное сердце, которое не умеет веселиться! — приговаривал он, а мне было не до веселья — хотелось плакать.

То, что Ким осознавал, как тяжело мне было все это выносить, я узнала только после его смерти, когда обнаружила странную надпись по-русски на папке с рукописью его незавершенной книги. Я передаю ее буквально, сохраняя орфографию автора: «Если бы Р.Ив. убила меня, я подтверждаю, что довольно причин для этого… К.Ф.» Очевидно, Ким написал это в 1970–1971 годах, в те первые, самые трудные для меня годы. Какие тяжелые мысли его одолевали, когда он отвечал покорным молчанием на мои гневные упреки?!

Трудно сейчас вспомнить, когда именно наступил перелом, но однажды Ким сказал:

— Я боюсь тебя потерять и должен сделать выбор.

Выбор он сделал в мою пользу и стал мне помогать. Начиналось это так. Он наливал себе порцию в стакан и отдавал мне бутылку:

— Спрячь.

Но на этом никогда не останавливался, объясняя:

— Нельзя летать на одном крыле.

Вся процедура повторялась со вторым стаканом. Ким понимал, что не должен превышать этой нормы, но иногда просил третий, именно просил, не проявляя прежней агрессивности. Хотя мне и не нравилось, как он выглядел после третьего стакана, я старалась не перегибать палку, чтобы поддерживать его стремление к борьбе с собой. Так, постоянно балансируя, я помогала Киму выбираться из омута.