Я, Шахерезада… - [7]

А где-то на периферии сознания мерцал, то исчезая, то вновь проявляясь, как человеческое лицо на фотобумаге, другой образ, такой неясный и смутный, что его и рассмотреть толком не удавалось. Газетный листок двенадцатилетней давности. И в нем тоже написано что-то нестерпимо мерзкое. Что-то, имеющее отношение к нему, Джонни Маверику.

Он услышал, как хлопнула входная дверь. Алекс ушел. Бог его знает куда, Джонни никогда не тревожился по этому поводу. Он не думал, что у его партнера может появиться кто-то другой. У того и друзей-то не было, кроме двух русских, вернее, казахских немцев; занудных типов, ни о чем кроме походов по социальным ведомствам не говоривших. Еще они любили вспоминать вместе с Алексом свою жизнь в России или в Казахстане, рисуя ее всегда в таких ностальгически-светлых тонах, что Маверику так и хотелось спросить: «Что же вы, друзья, оттуда уехали?»

На Джонни они смотрели свысока, чтобы не сказать с презрением, в глаза называя его «еврейчиком». Что это, мол, Алекс, твой еврейчик сегодня не в духе? А уж что говорилось в его отсутствие… О, у этих полуказахов с не по-европейски раскосыми глазами была поистине арийская спесь! Джонни их терпеть не мог, и каждый раз старался незаметно ускользнуть из дома, когда они приходили. Тем более, что и Алекс в их присутствии менялся неузнаваемо, начинал третировать друга и унижать, обращаясь с ним хуже, чем с домашним животным. Так что, глядя на них четверых, незнакомый человек мог бы предположить, что на дворе еще не минули времена Второго Рейха.

Поэтому Маверик даже рад бывал, когда Алекс уходил с утра. Пусть его пьет пиво со своими земляками, лишь бы подальше от дома. А он, Джонни, пока наведет порядок в квартире и посидит у компьютера. Это были его любимые занятия, кроме разве что прогулок по набережной Блиса, весной или летом, в хорошую погоду. Когда солнце греет бережно, и его лучи тонкими паутинками блестят на глянцевой поверхности воды. А легкомысленный ветерок шевелит волосы, гонит по реке перламутровые волны, и в глазах рябит от серебряного и золотого. Как приятно идти наугад и ничего не видеть, кроме переливов света, ни улиц, ни лиц, ни домов. Просто брести сквозь сверкающее половодье красок, бездумно и отрешенно.

Пару лет назад эти одинокие прогулки буквально вылечили Джонни от ночных кошмаров, после которых он просыпался в холодном поту и слезах, а иногда — и в мокрой кровати. Спасли от дикого отвращения к жизни и суицидальных мыслей.

Маверик вспомнил ночной инцидент в интернете и забеспокоился: жив ли еще неизвестный ему парнишка? Или не удержался и все-таки наложил на себя руки? Жаль, если так. А может быть, принял приглашение «поговорить»?

Джонни включил компьютер и нетерпеливо надавил мышкой на символ «аутлук экспресса» в нижней строке. Тут же в правом нижнем углу зазмеилась тоненькая голубая стрелка загружающегося в почтовый ящик письма. (Погоди, дружок, не радуйся, вдруг опять реклама!)

«Я не знаю, кто Вы, мой таинственный спаситель, — прочел Маверик, затаив дыхание, — но хочу поблагодарить Вас от всего сердца за то, что поддержали меня в страшную минуту. Это была минута непростительной слабости, и если бы не несколько Ваших простых и мудрых слов, я бы вряд ли пережила вчерашнюю ночь, а двое маленьких детей остались бы сиротами. Одни в целом мире. Я пишу это только для того, чтобы Вы знали: Вы спасли не одну, а целых три жизни.»

Джонни удивленно вскинул брови: персонаж оказался совсем не таким, каким он себе его представлял. А ситуация вырисовывалась печальная: двое детишек, находящихся, судя по всему, на попечении психически нестабильной матери.

«Вы предложили мне пообщаться? Я была бы рада… Мне совсем не с кем поговорить, кроме моих сыновей, но они еще малыши. Старшему четыре года, а младшему — два. Что они могут понять? Конечно, чувствуют, что со мной что-то не так. Хотя я стараюсь не плакать при них, но они все равно чувствуют, и мое отчаяние, и мои слезы. Я знаю, что разрушаю и себя, и их, но ничего не могу поделать. Человек, которого я любила больше себя самой, больше, чем собственных детей… так, что казалось, и всей жизни не хватит, чтобы его любить, меня предал. Старая история. Старая, как мир.»

«Да, — подумал Маверик. — Все повторяется. Все в жизни повторяется.»

«Я все отдавала ему, поддерживала, помогала. А теперь, в тридцать пять лет, оказалась ни с чем, без профессии, без денег, с двумя маленькими детьми».

Упс! А тетенька-то оказывается совсем взрослая!

«Вы знаете, что такое бессилие перед жизнью? Это когда ни на что не надеешься, и ничего не ждешь. Когда хочется просто перестать быть, вернуться в прошлое и отменить сам факт своего рождения. Я не боюсь смерти, но дети… Они без меня пропадут, погибнут. Человек имеет право распоряжаться своей, но не чужими жизнями.

Вчера ночью я чуть не совершила непоправимое, поддавшись внезапному приступу отчаяния. Чуть было не предала сыновей, так, как совсем недавно предали меня.»

Джонни задумчиво кивал, кусая себе губы. Все верно: одно предательство неизбежно влечет за собой другое. Кому, как не ему, было этого не знать?