Я сделаю это для тебя - [27]

Я предпочел позвонить отцу. Мы редко виделись, и телефон был не лучшим средством связи для мужчин, так и не научившихся общаться, но я надеялся, что волшебство момента все изменит.

— Поздравляю, — неуверенным тоном произнес он. — Это… хорошо. Ты… должно быть, счастлив.

— Да, папа. Очень счастлив.

— Ну конечно… Я понимаю. Значит, я теперь дедушка.

Я знал, что отец тоже очень взволнован, но на свой лад, а мне хотелось другого — радостных криков, вопросов, пожеланий счастья.

И тогда я позвонил на работу, хотя не мог знать, как проявят себя коллеги.

Они, как мне показалось, искренне обрадовались и пообещали организовать пирушку, чтобы отметить великое событие. Я впервые испытал к ним теплые чувства.

Этот малыш, едва успев появиться на свет, уже внушил мне любовь ко всему миру.

* * *

Салливан хочет меня видеть. На сей раз отвертеться не удастся.

Я прилетел в Париж всего на два дня, но мысль о том, что пришлось оставить наблюдательный пост, сводит меня с ума. Я боюсь, что упущу важную информацию. Слежка превратилась в одержимость. Я почти не сплю и провожу все время у окна, глядя в бинокль на дом шейха, даже ем стоя. И пью не просыхая.

Все эти долгие часы я воображаю, что происходит внутри. Иногда мне даже кажется, что я способен мысленно проникнуть в этот дом. Я вглядываюсь в окно, начинаю различать картинки и звуки, мысленно вламываюсь в дом, присутствую на ужине у духовного лидера, слушаю застольные беседы. Я могу представить себе каждый предмет обстановки, его библиотеку и кабинет…

Наверное, вот так и сходят с ума.

Каждое утро я просыпаюсь в бесчувственном состоянии и не могу отличить реальное от воображаемого. Умываюсь, пью кофе, возвращаюсь к жизни и использую моменты просветления, чтобы составить очередной план, который позволит мне добраться до шейха. Потом я отвлекаюсь, прячусь за тяжелой шторой и снова принимаюсь следить.

Сегодня утром, когда я вышел из гостиницы, чтобы взять такси, солнце ослепило меня. Мои глаза были красными от пьянства, усталости и долгих часов маниакального наблюдения.

В самолете стюардесса спросила, все ли со мной в порядке. Что ее насторожило — расширенные зрачки, безумный вид или всклокоченные волосы? Какая разница. Но один вывод я сделал: перед встречей с Салливаном стоит привести себя в порядок.

Покидая Лондон, я предупредил администрацию гостиницы, что буду отсутствовать пару дней, и заплатил за две недели вперед. К сожалению, мое поведение их насторожило. Беспорядок в номере, нежелание пускать горничную, то обстоятельство, что я почти никуда не выхожу, делает меня в их глазах подозрительным субъектом. Я сказал, что они могут навести порядок в мое отсутствие, и объяснил, что пишу роман, работа отнимает много сил и делает меня раздражительным. Чтобы подкрепить легенду, я оставил на столе несколько страниц, скопированных с литературных сайтов. Было бы абсурдно провалить дело из-за грубого обращения с персоналом или неспособности запудрить мозги управляющему. Он, кстати, заверил, что все понимает и будет рад получить экземпляр книги с автографом, когда она выйдет.

Нужды в этом не будет. Обо мне напишут все газеты.

* * *

Ребенок, новая квартира, новые обязанности.

Новая жизнь.

Жером был прекраснейшим предзнаменованием новой, многообещающей эры.

Бетти бросила учебу. Мы решили, что она будет год сидеть дома с малышом, а потом вернется на факультет.

Я становился отцом медленно — когда смотрел на Жерома, давал ему бутылочку и с нетерпением считал часы до новой встречи с сыном.

Я открывал для себя, что такое семья, удивляясь, насколько она соответствует тем старомодным представлениям, над которыми я всегда потешался. Моя жизнь в точности напоминала сделанную в шестидесятых годах рекламу электробытовых приборов, и мне это нравилось! Я даже находил в этом удовольствие. Потому что участвовал, был частью этого, был в этом.

Жером был фантастическим проводником положительной энергии. Он менял нашу жизнь, придавал ей смысл, выходивший далеко за пределы сегодняшнего дня или текущего месяца.

Даже родители Бетти и те смягчились.

Знакомство с внуком состоялось в клинике. Отец Бетти сохранял неприступный вид, но глаза выдавали любопытство к «наследнику». Мать Бетти растаяла мгновенно. Она взяла Жерома на руки, укачивала его, улыбалась. Потом они навестили его снова и стали бывать у нас всякий раз, когда приезжали в столицу. Отец оглядывал обстановку квартиры, но ничем не выдавал своей досады и даже начал проявлять интерес к работе зятя, удивленный и введенный в заблуждение тем, как я изменился. Он даже предложил замолвить за меня словечко кое-кому из знакомых. Я попросил его этого не делать, отказался и от денег, которые деликатно предложила нам мать Бетти. Он не обиделся и даже стал больше уважать меня.

Предложение тестя польстило мне. Оно означало, что дистанция между нашими мирами сократилась. Он готов был поручиться за меня, следовательно, считал достойным доверия.

Бетти была счастлива: маленький сын и помирившиеся с мужем родители заставили ее красоту засиять особым блеском.

Она стала настоящей женщиной. Моя жена.

Мама Жерома.