Я сам себе жена - [57]

С 1988 года городские власти стали ото дня ко дню назначать новых оценщиков. Даже если оценка уже была произведена, и владельцы сидели на упакованных чемоданах и ящиках, необходимо было все открыть и предоставить для нового осмотра. Если попадался какой-нибудь придира, люди часто не успевали уложиться в назначенный для выезда срок, который им был указан комитетом государственной безопасности. В таких случаях им приходилось оставлять все. Сколько раз доводилось мне и моей сотруднице Беате осматривать брошенные в спешке квартиры, обитатели которых не успели выполнить формальности. И я вспоминал те времена, когда вместе с Максом Биром мы входили в квартиры евреев, которым приходилось бросать все как есть. Хорошо еще, что в ГДР люди не были отправлены в лагерь, а находились на пути к свободе. Но сам застоявшийся воздух, мебель, частично упакованная в коробки, частично не тронутая с места, — все это будило во мне воспоминания, от которых становилось дурно.

* * *

«Слушайте, мы снимаем здесь фильм под названием "Решение". Кто хочет поучаствовать?» Режиссер Хайнер Каров как-то вечером, в 1988 году, в баре гомосексуалистов «Бургфриден» на Пренцлауер-штрассе искал исполнителей второстепенных ролей для первого и последнего в ГДР откровенного фильма о гомосексуалистах. Я тоже участвовал в съемках.

Хайнер Каров достоин благодарности за этот важный фильм. Бесконечные трудности на несколько лет затянули осуществление проекта. Секретарю ЦК мучительно трудно было произнести «да». «Но вы должны быть открыты для критики», — мещански-наставительно бормотал он. Даже, казалось бы, далекая от этого Маргот Хонеккер должна была сказать свое слово, как министр народного образования. Хайнеру Карову приходилось выступать больше в роли дипломата и посредника, чем режиссера фильма. Но и эту последнюю роль он исполнил с блеском.

Мы снимали почти исключительно по ночам, ведь большинство актеров было занято в театрах. Часто съемки продолжались до четырех утра. Но дело стоило того. Не только потому, что фильм неделями не сходил с экрана и даже завоевал серебряного медведя на Берлинском фестивале 1990 года, но и потому, что Каров с большой проникновенностью показал часто тягостную жизнь гомосексуалистов в ГДР. Сюжет фильма — одного из двух главных героев мчит в больницу «скорая помощь» с мигалками, потому что он захотел покончить с жизнью, — взбудоражил меня, напомнил о самоубийствах в нашей группе гомосексуалистов.

Принарядившись, пробрался я в день премьеры в восточноберлинский кинотеатр «Кино Интернациональ». Фойе запружено людьми. Но в тот вечер на первый план мировой истории вышло другое решение. Как раз в то время, когда я в Мальсдорфе надевал платье, берлинский шеф СЕПГ, Гюнтер Шабовски, давал пресс-конференцию, после которой тысячи восточных берлинцев бросились к стене.

Почти сразу же после окончания фильма поползли слухи и пересуды. Стену снесут? «Ребята, сегодня не 1 апреля, а 9 ноября», — возражал я.

Я хотел и не мог поверить. Не мог, хотя все последние недели пребывал в состоянии надежды. Это государство под старчески-твердолобым руководством упорно не шло на уступки — хотя во время бессмысленно-призрачного спектакля в честь сорокового юбилея ГДР внимательные современники уже ощущали сладковатый запах тления — и тем самым бурно ускорило свое падение.

«Закройте эту дверь перед Вашими детьми», — ответил я несколько лет назад в чужой пустой квартире во время одной из экспертиз таможеннику, простому малому из Мекленбурга, который гордился своими двумя звездочками на погонах, когда он спросил меня, почему все рвутся на Запад. «Закройте эту дверь перед Вашими детьми и скажите, что открывать ее запрещается. Что произойдет? Ваши дети будут осаждать дверь, пытаться подсмотреть сквозь замочную скважину, а когда достаточно подрастут, сделают себе отмычку, чтобы ее открыть. Если бы они все увидели, тайна улетучилась бы, и они бы вернулись». Но функционеры — молодые и старые, которые за опущенными занавесками проносились мимо собственного народа в автомобилях «вольво» и в своем «гетто Вандлитц» давно уже жили, как на далекой звезде, — за такими и подобными фразами видели лишь мятеж, упрямство и контрреволюцию.

Фильм «Решение» имел огромный успех, и после премьеры завсегдатаи в полном сборе и соответствующем настроении, явились в бар «Бургфриден». И вдруг — тарахтенье, гудки, толкотня. Вся улица Шенхаузен-аллее запружена: трабанты двинулись в Западный Берлин на Курфюрстендамм.

Невероятное произошло, и посетители бара, ликуя и, будто сорвавшись с привязи, бросились обниматься. Наконец свободны! Я радовался за молодежь, однако не был склонен к бурному выражению радости и продолжал сидеть за своим столиком с чувством тихого счастья.

Я как раз набрал на вилку картофельный салат, когда группа радио-журналистов ворвалась в дверь, и один из репортеров сунул мне в нос микрофон, величиной с теннисный мяч: «Что Вы об этом думаете?» Я со страху так растерялся, что ответил вопросом на вопрос: «Вы имеете в виду эту массу автомобилей, которые едут на Запад?» — «Ну конечно!» — «Ну, сейчас они все поедут туда, посмотрят Курфюрстендамм, а к утру вернуться обратно».