Я сам себе жена - [58]

Мне никогда не нужны были большие решения. Я никогда не ломал голову над вопросом своего существования. Все было естественно. «Я просто не могу быть другим», — знал я, даже когда мальчишки в школе дразнили меня «рыжей козой» и срывали заколки с волос.

Так же мало стремился я наряжаться. Я ношу тот же 50‑й размер одежды, что и прежде, у меня узкие плечи и статная попка, которая еще кое на что годится. Я предпочитаю светло-зеленые, небесно-голубые, темно-синие и черные платья. Я никогда не подкрашиваюсь, не крашу волосы, пусть другие и навешивают на себя броские украшения. Я такой, какой я есть. Чаще всего я ношу фартук и косынку и довольствуюсь ролью домашней прислуги.

Моя гордость — две юбки в народном стиле, которые подарили мне к 63-летию Беата и Сильвия, лесбиянская пара, которая вместе со мной управляется в музее. Последней вещью, которую я сам себе позволил, было темно-синее женское пальто на зиму. В середине семидесятых я отправился с отрезом ткани к дамскому портному в Копеник.

«Сегодня носят, в общем-то, только свободные вещи», — стал объяснять мне старый человечек, после того как я обрисовал ему свои старомодные представления о фасоне и развернул на столе кусок ткани. «Вы еще очень стройны для Вашего возраста, но большого бюста у Вас уже нет», — гнусавил он, вертясь вокруг меня с сантиметровой лентой. Я веселился про себя. «Мне подложить побольше ваты на груди?», — с пониманием спросил он. «Да, да, это не помешает».

Во время примерки я выражал пожелания: «Здесь могло бы быть еще туже». «Но тогда оно будет, как колокольчик». «Правильно, оно и должно сидеть колокольчиком». «Ладно, тогда я еще немного заберу в вытачки». Это пальто еще и сегодня занимает почетное место в моем гардеробе, и по важным случаям я достаю его из шкафа орехового дерева.

Трансвеститу всегда было опасно появляться на улице. Я рад, что во времена Третьего рейха я был еще совсем маленьким и судьба пощадила меня.

Уже во времена ГДР я не вписывался ни в какие рамки, да и сегодня для многих я фигура подозрительная — я всегда шел своей собственной дорогой, это была ходьба по узкому карнизу, где слева и справа часто зияли пропасти. Бесконечное стадо приспособленцев стремится укрыться за обстоятельствами, считает их иной раз неизбежными и определенными судьбой. Лучше не доверять таким сомнительным внушениям, они только играют на руку сильным мира сего, которые своим, порой недостойным, делишкам и триумфам хотели бы придать ауру неизбежности.

Конечно, не каждому дано жить по-своему, но с упорством и гражданской смелостью многого можно добиться. Только не от ограниченных тупиц.

Без своего участия я превратился в некоего идола среди гомосексуалистов и лесбиянок. Это как осенние солнечные лучи, в которых я греюсь. Приятно сознавать, что существует что-то, что немножко прибавляет сил другим людям.

Год назад я стоял у Бранденбургских ворот после демонстрации, направленной против насилия над гомосексуалистами и лесбиянками. Я был очень тронут, что меня просили выступить, и, прежде чем успел что-нибудь произнести, услышал бурную овацию. Я был радостно ошеломлен таким сердечным приемом; я не смел считать себя важной персоной.

Задрать нос? Этого я не умею. Все мы только люди, будь то скотница или королева. Давайте согласимся, что все мы одинаковы: немного мяса и костей, и ничего в этом нет особенного.

Я мечтаю, чтобы никого больше не интересовали вероисповедание, цвет кожи, мировоззрение, сексуальная ориентация, партбилет, деньги и общественное положение. Евреи и христиане, гетеро- и гомосексуалисты, черные и белые сидят за одним красивым круглым столом под деревьями и рассказывают друг другу старинные истории. И никто не чванится и не повторяет того, о чем бормотали в свое время за пивными столами. Никто больше не удивляется другим.

В начале семидесятых пятеро парней — кучей они смелые — кричали мне с другой стороны улицы, когда я рассматривал витрины магазина женской одежды: «Ты — гомик, свинья, таких как ты при Гитлере сжигали, а тебя бы утопить в море». Я не обращал внимания. Идиоты везде есть. А по сравнению с опасностью, которой я избежал до 1945 года, все нынешние притеснения вполне безобидны. Однако, нельзя допускать даже их зачатков.

Но у меня бывает много хорошего. В июле я позволил себе отпуск, второй раз в жизни. Друзья-гомосексуалисты пригласили меня в Гамбург. Я гулял по набережной, в какой-то забегаловке, рядом с проститутками, хлебал гороховый суп за две марки, шел дальше. Остановившись перед каким-то магазинчиком, я заметил, что пожилая супружеская пара с явным интересом смотрит на меня. По ним было видно, что они в согласии старились вместе. Женщина осторожно тронула меня за рукав, улыбнулась и сказала: «Мы видели Вас по телевизору. Вы не против, если мой муж сфотографирует нас здесь вдвоем?» «Нет, я ничего не имею против». Щелк. «Мы желаем Вам всего хорошего в Вашей жизни». Такие вещи трогают.

Чего бы еще я пожелал себе? Немногого. Я кругом счастливый человек. Раньше я думал, что может быть, опоздал родиться, и лучше бы мне жить на рубеже веков. Но нет: прусский милитаризм и для меня оставался бы только Капри, куда так многие стремились, чтобы спастись от военщины. И несмотря на все непонимания и нетерпимость, сегодня аутсайдерам живется привольнее, чем в кайзеровские времена.