Я сам себе жена - [36]

* * *

Этот дом стал моей судьбой. В крайней нужде позвал он меня, и я оказался на месте. Здесь я осуществил свою мечту. Не только мечту о собственном музее — больше, он стал моим домом. Я — руководитель музея, жилец и уборщица в одном лице. Я обставил дом так же, как хозяйки домов среднего достатка делали это в самом начале века.

В этом здании в стиле позднего барокко меня осматривал школьный врач, когда я был маленьким мальчуганом, и с тех пор особняк не отпускал меня от себя, я всегда следил, как он переживал времена.

Построенный в 1770 году, он был сначала казенным имением района Копеник, а в 1821 году был продан в частные руки. В 1869 году его приобрел зажиточный еврейский торговец Лахманн. Он модернизировал дом в духе времени, велел сделать створчатые двери с карнизами и украшениями, а со стороны двора пристроить парадную лестницу с лепниной в стиле неоклассицизма. Со стороны парка дом остался неизмененным, с маленькой террасой и красивой лестницей, его лишь отреставрировали. Все окна в доме сделали двойными с очень популярным в то время французским переплетением рам.

Наследники Лахманна продали имение. Последними владельцами дворянского поместья были Шробсдорфы, тюрингское аристократическое семейство. Отец Ренаты Шробсдорф, племянницы поэта Фридриха Рюкерта, проповедовал в богемском братстве в Риксдорфе.

В 1920 году дом перешел во владение города Берлина и в течение 10 лет использовался как детский дом. Потом в него въехала деревенская школа. Здание было перестроено: чтобы разместить четыре классные комнаты, убрали перегородки. После этого сменилось много хозяев: управление по трудоустройству, карточное бюро, магистрат, биржа труда, контора по уборке улиц, филиал школы, недельный детский садик, молодежный отдел, финансовый отдел, уголовная полиция, народная библиотека, кабинеты школьных врачей. С 1958 года дом стоял пустым.

Однажды утром, проезжая мимо на трамвае, я заметил, что одна из оконных створок болтается на ветках дерева, Я присмотрелся внимательнее и ужаснулся: крыша продырявлена, стекла разбиты, двери в сад рассыпались.

Я вылез из трамвая и обследовал дом от подвала до чердака. Одного года запустения хватило, чтобы он превратился в руины. Вандалы выдрали половицы и растащили их на дрова, открутили ручки дверей. Унитазы и раковины в верхних комнатах были разбиты, так же как и на кухне. Даже прекрасные новые дубовые шкафы валялись поломанные на полу. Все, что не было крепко прибито или прикручено, было растащено.

Блуждая по руинам, я думал, что, наверно, всех охватило безумие. Не только потому, что какие-то невежды превратили в груду развалин имение с богатой историей, нет, но и в официальных инстанциях никто, очевидно, не чувствовал ответственности. Кто может отвечать за это? Я пошел в имение, расположенное поблизости, и спросил управляющего, милого человека, по-крестьянски флегматичного, что будет с домом. «Вы имеете в виду городской замок?» — спросил он. Жители Мальсдорфа называли его «городской замок», хотя это было имение. «Огромная хижина с парадной лестницей» — так Теодор Фонтане называл подобные строения. Управляющий, склонив голову набок, сообщил мне: «Он будет снесен».

Последний привратник имения уже подрабатывал контролером билетов на станции «Мальсдорф». В половине десятого вечера я отыскал его в маленьком домишке у шлагбаума. В паузах между грохотом подходящих и отходящих поездов он рассказал мне, как пытался сохранить дом. Раз за разом забивал он двери досками, но через день они опять оказывались оторванными.

Недолго думая, я переселился из своего родного дома в южном Мальсдорфе в этот особняк: нужно было предотвратить дальнейшее разрушение. На голом полу я устроил себе постель из нескольких одеял и задремал, положив рядом свисток. К незапиравшимся дверям я прислонил деревянные балки и привалил их кирпичами. В первую же ночь кто-то пытался проникнуть в дом, моя «сигнальная система» с грохотом развалилась, я вскочил, пронзительно засвистел в свисток и прорычал: «В чем там дело?» Последовал короткий топот и тишина: непрошеный гость исчез со скоростью ветра.

Лихтенбергский отдел народного образования был непреклонен. Много раз являлся я к ним, но мне заявляли, что я не могу получить дом. Совет городского района отклонил предложение о восстановлении на сумму более двухсот пятидесяти тысяч марок. Вместо этого провинциальные политики включили в бюджет шестьдесят тысяч марок на снос. Эти деньги должны были пойти на оплату взрыва каменного фундамента и свода подвального этажа. А когда я заметил, что район мог бы сэкономить на моем предложении 60 тысяч марок, прозвучал социалистическо-бюрократический ответ: «Раз деньги на это отпущены, они будут использованы по назначению».

Этот кусочек местной истории Мальсдорфа должен был исчезнуть навсегда. Но случай — точнее сказать, социалистическая расхлябанность — пришел мне на помощь.

Выехавший за город детский садик получил в деревне лишь временное помещение, и управление искало постоянный кров для ребятишек. Его жадный взгляд был направлен на дачу одного предпринимателя-перевозчика, который уехал на запад. Дачу конфисковали, как тогда было принято.