Я — русский еврей - [57]

Его поддерживал Отто:

— Нет, это политика не для такой страны, как Германия. Это — банда жуликов, которая баламутит народ, используя плохую экономическую конъюнктуру, сложившуюся после Версальского мира. А этот Гитлер… Говорят, он сын какого-то австрийского еврея, ограбившего банк. Почему самые непримиримые антисемиты оказываются евреями? Может быть, комплекс неполноценности? Вы слышали, какой скандал он учинил вчера во Франкфурте? И какое поразительное невежество… Называет себя патриотом. На кого рассчитана эта дешевая демагогия? Ты прав, — говорил он, обращаясь к отцу. — Этот путь не для Германии с ее культурой и традициями.

А Клаус Шаяк, молодой ассистент Нернста, возражал:

— Вы говорите о культуре… А вы читали статью профессора Шойрена на днях в «Зюд дойче цайтунг»? Он пишет об арийской физике, о том, что немецкую физику надо освободить от еврейского влияния.

Отто Вольф только отмахивался:

— А кто на него обращает внимание? У него просто комплекс неудачника. Он был так близок к открытию икс-лучей, а открыл их не он, а другой немец, великий Рентген. И, кто знает, может быть, в этом есть некое предопределение. И потом, заметьте, все наши так называемые национал-социалисты — это просто неудачники, завистники…

В конце тридцать второго, накануне нового года, дед умер. За гробом среди провожавших шли несколько его товарищей, таких же древних стариков-ветеранов в цилиндрах и длинных старомодных пальто. Один из них, самый молодой, успевший отличиться в сражении на Марне, сказал над гробом речь. Последние слова были такие:

— Прощай, друг! Ты был честным солдатом и гражданином и верил в великое будущее Германии. Твоя вера будет жить в наших сердцах.

Вольф любил деда, но ловил себя на мысли, что старик умер вовремя. События назревали. С начала нового года по Фридрихштрассе мимо их дома ежедневно маршировали штурмовики, и завсегдатаи пивной громко орали, держа в одной руке кружку, а другую вытягивая в приветствии. Грохот сапог громом отдавался под железнодорожным мостом и заглушал поезд. И только цветочница с корзиной, неизменно стоявшая у газетного киоска, напоминала о прежней спокойной жизни.

В начале лета по факультету поползли слухи об увольнении евреев. Вскоре декан вызвал Вольфа, Петера Зорге и Клауса Шаяка и объявил им, что они уволены. Все они работали ассистентами у Нернста. Секретарша рассказывала потом молодым людям, как разгневанный Нернст буквально ворвался в кабинет декана и через час вышел из него с каменным лицом. Больше его в то лето на факультете не видели. А Вольф, несмотря на увольнение, продолжал просиживать в лаборатории с утра до вечера. Он хотел разобраться в новом явлении. Спектр люминесценции, которую он наблюдал, не подчинялся известному закону Стокса.

Отец был сбит с толку, но не показывал вида. В «Сименсе» все было спокойно, хотя там работало немало евреев. А летом Отто Берг даже получил повышение, когда престарелый шеф его лаборатории ушел на пенсию. Дома Отто говорил жене и детям:

— Вот увидите, «Сименс» им никого не отдаст.

С некоторого времени Отто слово «нацисты» не произносил, говорил «они». В начале осени Отто узнал новость. В Берлин приехал Линдеманн, советник Черчилля, с заданием отобрать способных молодых ученых для работы в Англии. Отто сказал:

— Они хотят спасти хорошие немецкие головы.

В список отобранных Линдеманном попал Вольф. Петера и Клауса в списке не было. Впрочем, Клаус Шаяк, хорошо знавший аналитическую химию, вскоре нашел место в какой-то фармацевтической фирме. А вот Петеру не везло. Фирмы и лаборатории, куда он обращался, вежливо отвечали, что он «не подходит по профилю». Профиль у него и в самом деле был не арийский. Отто Берг пытался помочь ему в «Сименсе», но не смог: там и «своих» хватало.

У Петера была невеста из состоятельной немецкой семьи. Семья жила в собственном доме у Остбанхофа, и Петер снимал комнату в соседнем пансионе. В конце ноября, перед самым отъездом Вольфа и Лизы, когда Петер пришел к подруге, на его звонок вышла знакомая горничная с заплаканным веснушчатым лицом и с трудом, словно заикаясь, сказала, чтобы он больше к ним не приходил. При этом покраснела так, что веснушки пропали. Тогда же Вольф сумел уговорить Петера взять у него денег, чтобы заплатить хозяйке пансиона за полгода вперед.

Накануне отъезда Вольфа и Лизы друзья собрались у них на Фридрихштрассе. Лиза испекла пирог, а Клаус принес три бутылки мозельского, купленных на первую зарплату. Вольф и Лиза никогда в Англии не были, и Петер интересно рассказывал о Лондоне. Он ездил позапрошлым летом в лондонский королевский колледж по заданию Нерста. Обычно молчаливый, он много и громко говорил в этот вечер. Вольф тогда еще подумал, что это от вина. Разошлись поздно. Окна в пивной напротив погасли, и только цветочница у закрытого газетного киоска еще стояла со своей корзиной в надежде на редких прохожих, спешивших под зонтами к вокзалу.

На следующее утро Вольф вспомнил, что забыл у Петера в пансионе свою тетрадь и два очень нужных ему номера журнала «Annalen der Physik». Поезд в Амстердам уходил только вечером, и еще было время заехать к Петеру в пансион. Он поехал утром, надеясь застать его дома. Дверь в его комнату была закрыта. Хозяйка открыла своим ключом. Вольф быстро нашел на столе журналы и тетрадь. Он попрощался с хозяйкой и собрался спуститься по лестнице, но в последний момент зашел в ванную комнату, где был туалет. У порога он остановился. На ремне, затянутом на трубе от душа, висел Петер…