«…Я прожил жизнь» - [71]

По всей видимости, широкое распространение информации о востребованности сценариев – на фоне общей, радикально изменившейся ситуации в кинематографе – подтолкнуло Платонова к обращению в сценарный отдел (правда, предложенной писателем «железнодорожной» темы не было заявлено в конкурсных документах).

{223} В Комитет по делам кинематографии при СНК СССР.

27 августа 1938 г. Москва.

В сценарный отдел Комитета по делам кинематографии.

Обращаюсь к Вам с предложением написать сценарий, основным героем которого будет великий творческий работник практического социализма. Исходным материалом для создания такого героя послужит образ Л. М. Кагановича[682]. При этом темой послужит деятельность Л. М. Кагановича на жел[лезно]дор[ожном] транспорте[683] либо в тяжелой промышленности. И в той, и в другой области своего творчества Л. М. Каганович дал благодарный повод для создания полноценного произведения искусства. Какую именно эпоху – на транспорте, или в тяжелой промышленности – из деятельности Л. М. Кагановича взять для нашей темы – об этом следует договориться.

Ясно, что в проектируемом сценарии я не предлагаю писать Л. М. Кагановича в его конкретном, точном образе. Л. М. Каганович является основой, взятой из действительности, для создания героя драматургическими, художественными средствами.

В этом направлении я уже делал неоднократные попытки (главным образом в прозе[684]), и мне отчасти удалось кое-что сделать. Поэтому мысль о таком сценарии для меня не нова и я имею для его написания большой, уже освоенный мною материал.

Андр. Платонов.

27/VIII 38 г.

Адрес: Москва, Тверской бульв[ар], д. 25, кв. 27, А. П. Платонов.

Печатается по авторизованной машинописи: РГАЛИ, ф. 2124, оп. 1, ед. хр. 22, л. 1.

{224} И. А. Сацу.

30 августа 1938 г. Москва.

30/VIII.

Дорогой Игорь!

Сейчас сразу получил и открытку и закрытое письмо[685]. Это меня очень обрадовало (не потому, что даже письма без марок доходят, а по другой причине).

Тошка болен тяжело[686], может быть, и не выздоровеет. Диагноз его болезни мне известен довольно точно.

Больше всего я занят тем, что думаю – как бы помочь ему чем-нибудь, но не знаю чем. Сначала придумаю, вижу, что хорошо, а потом передумаю и вижу, что я придумал глупость. И не знаю, что же делать дальше. Главное в том, что я знаю – именно теперь мне надо помочь Тошке (некому ему помочь, кроме меня, как ты знаешь), и не знаю, чем же помочь реально – не для успокоения себя, а для него. Он болен уже пятый месяц, и болен, может быть, смертельно. Я не по-отцовски преувеличиваю, а говорю объективно.

И посоветоваться мне не с кем. Вл[адимир] Бор[исович][687] занят своими делами. Ты ошибся, что я деликатничал. Дело хуже, Вл[адимир] Бор[исович] распсиховался до того, что даже наше детище остерегается редактировать[688]. Я (и ты тем более) не обижаюсь на него. Что же делать? Пусть так будет. Я не хочу продолжать эту тему, п[отому] ч[то] у меня есть тема своя и более серьезная, и степень серьезности этой темы знает Вл[адимир] Бор[исович], и все же тем более (тем более – для него) он не изменил своего решения. Мне очень жалко. Но для меня, и для тебя, я думаю, тоже, это пустяки.

Твое письмо очень хорошее. Я читал его вслух М[арии] А[лександровне][689] и Сергею (брату)[690] о собаках и о Воронеже – Чернигове[691]. Увижу Вл[адимира].

Бор[исовича] – прочту и ему. Ты заметил, что я все время поминаю Вл[адимира] Бор[исовича], но это потому, что я с ним 16–17 лет дружу, и потому, что он не совсем понял, что есть разная степень горя – его и моего.

Выше я написал, что Тошка болен, м[ожет] б[ыть], смертельно, и здесь нет преувеличения. Он действительно болен опасно для жизни. Я здравый человек и не шучу в этих вещах.

Ты писал в письме, что Вл[адимир] Бор[исович] и Е[лена] Ф[еликсовна][692] будут на тебя обижаться, п[отому что] ч[то] ты им не пишешь. Это еще не предмет для обиды. Ты мне мог бы не писать ничего, и я на тебя ничуть бы не обиделся. Да тебе и нельзя, и не к чему писать, иначе бы твой отпуск превратился бы в чепуху, в деловую суету. Я тебе писал открытки только по делу, и такие, которые требовали от тебя тоже деловых и спокойных открыток, т. е. пустяковых усилий. Привет Рае[693] и Жене[694].

Обнимаю тебя, дорогой мой. Андрей.

М[ожет] б[ыть], 31/VIII или 1/IX поеду в Воронеж на 1–2 дня. Дело выяснится завтра, 31/VIII.

Печатается по автографу: ИМЛИ, ф. 629, оп. 3, ед. хр. 41.

{225} В НКВД.

19 сентября 1938 г. Москва.

В конце апреля т[екущего] г[ода] вне дома был арестован мой пятнадцатилетний сын, Платонов Платон Андреевич (ордер на обыск № 2915 от 4 мая 1938 г.).

Ввиду того, что мой сын – несовершеннолетний, что он обладает плохим здоровьем (в частности потому, что он несколько раз перенес трепанацию черепа), и, наконец, ввиду того, что он уже почти пять месяцев сидит в Бутырской тюрьме, – убедительно прошу вас разрешить мне и моей жене, матери арестованного, – или одному из нас – свидание с сыном и разрешить сделать передачу для сына – белье, верхнюю одежду и башмаки, а также деньги. Мы надеемся, что эта просьба родителей несовершеннолетнего заключенного будет удовлетворена.