Я пришел к тебе с приветом… - [27]

Как лебедь молодой, луна среди небес

Скользит и свой двойник на влаге созерцает.

Уснули рыбаки у сонных огоньков;

Ветрило бледное не шевельнет ни складкой;

Порой тяжелый карп плеснет у тростников,

Пустив широкий круг бежать по влаге гладкой.

Как тихо… Каждый звук и шорох слышу я;

Но звуки тишины ночной не прерывают, —

Пускай живая трель ярка у соловья,

Пусть травы на воде русалки колыхают…

<1847>

К красавцу

Природы баловень, как счастлив ты судьбой!

Всем нравятся твой рост, и гордый облик твой,

И кудри пышные, беспечностью завиты,

И бледное чело, и нежные ланиты,

Приподнятая грудь, жемчужный ряд зубов,

И огненный зрачок, и бархатная бровь;

А девы юные, украдкой от надзора,

Толкуют твой ответ и выраженье взора,

И после каждая, вздохнув наедине,

Промолвит: «Да, он мой – его отдайте мне!»

Как сон младенчества, как первые лобзанья

С отравой сладкою безумного желанья,

Ты полон прелести в их памяти живешь,

Улыбкам учишь их и к зеркалу зовешь;

Не для тебя ль они, при факеле Авроры,

Находят новый взгляд и новые уборы?

Когда же ложе их оденет темнота,

Алкают уст твоих, раскрывшись, их уста.

<1841>

Амимона

«Это у вас, на севере, все нипочем! Посмотри-ка,

      Чей там, в дали голубой, парус, как чайка, блеснул?

Ты только белую точку завидел, – а я различила

      Снасти и пестрый наш флаг. Это отцовский

                                                                   корабль!

Знать, старику надоела в Наксо́се жена молодая…

      Мать говорила, что он скоро вернется домой,

В Наполи-ди-Романию. Полно вечерней порою

      В рощу лавровую мне тайно к тебе приходить!

Ах, любовь только губит нас, девушек!» —

                                                          «Милая, полно!

      В этих словах две вины: город родной назвала

Ты Наполи-ди-Романьей: это названье – чужое.

      Можно ли в вашей стране девам пенять на любовь?

Здесь она города созидала; по храмам и рощам

      Сладостный жар не остыл в гнездах ее голубей.

Знаешь ты, как основался ваш город? Гонимый

                                                                 Египтом,

      С целой толпою детей в Грецию прибыл Данай.

В Арголиде, томясь жестокою жаждой, изгнанник

      Всех пятьдесят дочерей ключ отыскать разослал.

Долго блуждали они, одинокие. Вдруг Амимона

      Неосторожной стопой будит Сатира в лесу.

Нет пощады! – Сатир догоняет пугливую, обнял…

      Но над беглянкою бог верным трезубцем взмахнул.

Быстро, как горный олень, умчался Сатир

                                                         козлоногий —

      Мимо его просвистав, в землю трезубец впился.

„Амимона! – сказал Нептун, – подай мне

                                                          трезубец!“

      Дева, горя от стыда, дернула ловкой рукой.

Чудо! вслед за зубцами железными почва сухая

      Чистых, как горный кристалл, три извергает

                                                                   ключа.

Навплия сына Нептуну затем понесла Амимона —

      Город ваш Навплию он, смелый пловец,

                                                             заложил».

<1855>

Золотой век

Auch ich war in Arkadien geboren.

Schiller[5]

Я посещал тот край обетованный,

Где золотой блистал когда-то век,

Где, розами и миртами венчанный,

Под сению дерев благоуханной

Блаженствовал незлобный человек.

Леса полны поныне аромата,

Долины те ж и горные хребты;

Еще досель в прозрачный час заката

Глядит скала, сиянием объята,

На пену волн эгейских с высоты.

Под пихтою душистой и красивой

Под шум ручьев, разбитых об утес,

Отрадно верить, что Сатурн ревнивый

Над этою долиною счастливой

Век золотой не весь еще пронес.

И чудится: за тем кустом колючим

Румяных роз, где лавров тень легла,

Дыханьем дня распалена горючим,

Лобзаниям то долгим, то летучим

Менада грудь и плечи предала.

Но что за шум? За девой смуглолицей

Вослед толпа. Все празднично кругом.

И гибкий тигр с пушистою тигрицей,

Неслышные, в ярме пред колесницей,

Идут, махая весело хвостом.

А вот и он, красавец ненаглядный,

Среди толпы ликующих – Лией,

Увенчанный листвою виноградной,

Любуется спасенной Ариадной —

Бессмертною избранницей своей.

У колеса, пускаясь вперегонку,

Нагие дети пляшут и шумят;

Один приподнял пухлую ручонку

И крови не вкусившему тигренку

Дает лизать пурпурный виноград.

Вино из рога бог с лукавым ликом

Льет на толпу, сам весел и румян,

И, хохоча в смятеньи полудиком,

Вакханка быстро отвернулась с криком

И от струи приподняла тимпан.

1856

Даки

Вблизи семи холмов, где так невыразимо

Воздушен на заре вечерний очерк Рима

И светел Апеннин белеющих туман,

У сонного Петра почиет Ватикан.

Там боги и цари толпою обнаженной,

Создания руки, резцом вооруженной,

Готовы на пиры, на негу иль на брань,

Из цезарских палат, из храмов и из бань

Стеклись безмолвные, торжественные лики,

На древние ступя, как прежде, мозаи́ки,

В которых на конях Нептуновых Тритон

Чернеет, ликами Химеры окружен.

Там я в одной из зал, на мраморах, у входа,

Знакомые черты могучего народа

Приветствовал не раз. Нельзя их не узнать:

Все та же на челе безмолвия печать,

И брови грозные, сокрытых сил примета,

И на устах вопрос, – и нет ему ответа.

То даки пленные; их странная судьба —

Одна безмолвная и грозная борьба.