Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен - [9]

Кому-то этот рассказ покажется диким: ведь речь не об уголовниках, а о бойцах обычного призыва! Но ведь и в маршевых частях воевало немало уголовников. Некоторые к моменту войны не успели «осесть» в лагерях: их не «замели» органы правопорядка. Зато под мобилизацию эти урки попали.

Когда-то я беседовал со старым ростовчанином Владимиром Пилипко о блатном Ростове 1930-х годов. Владимир Ефимович был в те времена мальчишкой и жил на Тургеневской улице — вотчине ростовских карманников. Он завершил свой рассказ так: «А потом была война, на которую ушли и повзрослевшие малолетки, и “щипачи” — те, которые к 1941-му не успели угодить за “колючку”. Никого из них позже я не встречал. И немудрено: 90 процентов ребят из нашего района погибли на фронте. Война всех сравняла — и “жуликов”, и “фраеров”…» Уклонение от мобилизации каралось расстрелом.

Других блатарей призвали с отсрочкой приговора. Разумеется, в армии такие бойцы-молодцы были основными кандидатами в штрафники. Любой командир в первую очередь избавлялся именно от них. А в штрафных ротах эти ребята насаждали свои «законы».

Вообще, надо заметить, что преступники и на фронте оставались преступниками: в их среде привычным делом были пьянки, картёжные игры, поножовщина. Наклонности брали своё, и часто это оборачивалось трагически. Как вспоминал тот же Иван Мамаев, после штурма одной из вражеских высот в Крыму он поручил уголовнику из своей роты доставить в тыл захваченного вражеского офицера. Урка, перед тем как конвоировать гитлеровца, потребовал жестами от него: мол, снимай сапоги…

— Отставить! — возмутился комроты. — Брось свои блатные замашки!

Урка пожал плечами и повёл фашиста в тыл. А через некоторое время труп блатаря обнаружили на обочине дороги. Парень лежал босоногий, рядом валялись его же сапоги. Видно, всё-таки позарился на офицерскую обувку. А когда стал надевать, тут его фриц и «кончил»…

Фронтовики из блатарей не брезговали грабежом, мародёрством, мошенничеством. Эта сторона их боевой жизни отражена в одной из военных переделок известной уголовной баллады «Гоп со смыком»:

Надоело мне служить во флоте,

Надо послужить ещё в пехоте.

Я собрал свои обмотки

Да ещё бутылку водки —

И пошёл фашистских гадов бить.

Очнулся я у вражеского ДЗОТа,

Увидел генерала — бегемота,

Он смеётся, он гогочет,

Видно, он по морде хочет,

Видно, он давно не получал.

Вызвал генерал двух офицеров,

Стали бить они меня примерно.

Били, били, колотили,

Морду в жопу превратили,

Вот какие есть на свете люди.

Бросили они меня в сарай,

Полежи до завтра, не скучай,

Вздёрнем мы тебя на рейку,

Запоёшь, как канарейка,

А пока лежи, не унывай.

Я, друзья, и тут не растерялся,

Ночью к двери тихо я подкрался,

Часового хвать за глотку,

Сунул в рот ему обмотку,

Ты лежи, матроса вспоминай.

Так я бежал из вражеского плена,

Семерых убил одним поленом,

Растерял свои обмотки,

Но пригнал цистерну водки,

Вот за что меня расцеловали.

Захожу в деревню в крайний дом,

Там живут старуха с стариком,

В ноги бросилась старуха,

Я её прикладом в ухо,

Старику досталось сапогом.

Только начал погреб проверять,

Как оттуда начали стрелять,

И меня прикладом в ухо,

Как когда-то я старуху,

Закружились черти в голове.

Били-били, колотили,

В жопу лампочку ввинтили,

А теперь лежи, браток, и не свисти.

Эта песня представляет собой «творческую переработку» двух других военных версий «Гопа» — «Граждане, воздушная тревога!» и «Драп со смыком» («Грабь-Драп — это буду я»).

Первая появилась в самом начале войны. Москвичка Евгения Александровна Терентьева вспоминает:

«С немецкой пунктуальностью ровно через месяц после начала войны, 22 июля, фашисты начали по ночам методично бомбить Москву. Раздавался вой сирены, а по радио голос диктора: “Граждане, воздушная тревога!” Это было жутко. Для ободрения москвичи сочинили четверостишие:

Граждане, наденьте юбки, брюки,

Граждане, возьмите вещи в руки,

Граждане, не бойтесь, ради бога,

Граждане, воздушная тревога».

Не исключено, что этот куплет действительно появился в Москве 1941 года. Однако в дальнейшем он стал более циничным. Вот версия «тревожного Гопа», как она прозвучала в одной из передач «В нашу гавань заходили корабли» в исполнении хора ветеранов войны:

Граждане, воздушная тревога,

Граждане, спасайтесь, ради бога:

Майки, трусики берите

И на кладбище бегите —

Занимайте лучшие места!

Вызвали меня в военкомат,

Дали в руки ржавый автомат,

По сто грамм холодной водки

И большой кусок селёдки —

И ступайте с фрицем воевать!

На войне я тоже отличился,

Снова крепкой водочки напился,

Только вылез из окопа,

Получил три пули в жопу —

Вот теперь лежи и не пищи!

Дальше бросил фриц меня в сарай:

Вот теперь лежи и не скучай,

Вздёрнем мы тебя на рейку,

Запоёшь, как канарейка, —

А пока мотивчик вспоминай!

Но и здесь я, братцы, не терялся,

Тихо ночью к двери подобрался,

Хвать фашиста я за глотку,

Сунул в рот ему обмотку —

Будешь, гад, Ивана вспоминать!

Явная схожесть с историей отчаянного «морпеха» бросается в глаза, вплоть до идентичности некоторых куплетов. Отсутствует только эпизод с пострадавшими от мародёра старухой и стариком. Эта часть повествования заимствована из «Песни немецкого танкиста». Приводим текст, дошедший в записи 1944 года (Чита):