«Я почему-то должен рассказать о том...» - [23]
Легкие приподнялись, впитывают теплоту. Потому — ф-ф-ф — все обратно; уже не горячее — мягкое, мутное…
Или — Арсик, жена. Сколько? Восемнадцать лет женаты? Когда еще только влюблены были: кинематограф, и рукава коснулись. Рукава пальто; коснулись, а она не убрала. Смотрели оба на экран — как будто; на самом деле только дышали. Рукав не убрала! — самое значительное событие в жизни.
Картина называлась: «Кай Юлий Цесарь».
Арсик… Собачье имя…
— Арсик, когда умру — ты клубнику скушай. Осталась, я не хочу. Сегодня съешь, до завтра испортится.
Тело — легкое. Кажется, так и должно быть; кто-то говорил. Нервы спины притупляются, не чувствуется давления кровати. Оттого легкость, по-видимому.
Надо сказать, все гораздо проще, чем издали. Все — словно так, как должно быть. Словно привычно даже.
У Арсика на переносье слеза. Побежала, по носу размазалась. Отчего она плачет? А уже плохо видно, как будто глаза косят. Двоится…
Да, так. Занавеска, листья качаются. Муха летит. Или это в глазу? Муха — черная, а занавеска, кажется, желтая. Черная… качается… черная…
II
Однако, безобразие! Взять рукою за сердце и сжимать. Быстро, обеими руками — схватить и тереть. Как прачка белье, одну половину о другую. Больно! Оставьте, зачем?
***
«Уэн-лоо-мара! Уэн-козериго! Мара! Мара!»
Ослепляющий свет. Параллельные грани — белые. Глазам больно! Что за пружина? Пружина, трубки какие-то; сверху — в грудь. А? Пружина, пружина — жмет сердце, рвет сердце. Больно!
Человек у ног. Какое лицо! Автомобильные очки? Или маска? Руки движутся, черные перчатки. Кричит, командует: «Уэн-лоо-мара!» Рычаги, рычаги…
Что за люди? Что им надо? Ох, не могу…
***
Небольшая комната, очень узкая. Высоко, высоко потолок; матовое стекло. Освещенье — оттуда, лиловато-синее. Комната пуста.
Гамак под спиной. Откуда гамак? Усталость в членах, даже приятная. Чуть кружится голова.
— Есть здесь кто-нибудь?
Из угла — фигура. Высокая, в белом. Лицо. Улыбается. — Э-э! Э-э! — ободряющий звук; тихий, немного в нос.
— Где я?
— Э-э. Хорошо, хорошо. Ситчас перевотчик.
Рука — успокоительно на плечо, поглаживает. Из глубины комнаты — кажется, там дверь — еще фигура, такая же белая, длинная. Еще длиннее, чем первая.
— А, в себе? Здрасте!
— Кто вы такие? Куда я попал?
— Не волновайтесь. Мы — друзья. Все хорошо.
— Где я?
— Мы — друзья. Вы — в госпиталь. В больнитце. Все хорошо.
— Больница? Какая больница?
Лица наклоняются друг к другу. Перешептывания. Кто-то щупает пульс, кто-то заглядывает в глаза. Чья-то рука — на лоб, другая — ко рту со стаканом остро-пахнущей жидкости. Разговор на чужом языке. — Ай-я? — Ай-я.
— Ай-я? — Ай-я.
— Да, вы здоров. Мы скажем. Да, мы скажем сразу. Только спокойно, не волновайтесь.
— Я не умер?
— Да, вы умер. Но теперь вы опять живой. Вы умирал, были мертвый, долго. А теперь… Спокойно, мы скажем. Теперь — вот: вы — воскрешенный.
— Я?
— Спокойно. Мы — людьи. Вы — тоже. Опять живой. Все — как раньше. Вы — воскрешенный.
Два лица. Одно — узкое, некрасивое, лошадиная челюсть, сплошь лысое. Из ноздрей — редкие черные волосы. Другое — подальше. Мальчик. Серьги в ушах.
— Вот, мы скажем. Вы очень долго был мертвый. Очень долго. Теперь — ну, по ваш счет — теперь год три тысяча — сто — седемь. Теперь вы находитесь…
А, обморок? Зачем волновайтесь, я ж говорил… Пройдет, ничего.
***
Странно: рука. Лежит вдоль тела, отчетливо ощущается тяжесть. Если захотеть, можно ее приподнять: своя. Вот так, положить на грудь. Можно шевельнуть пальцами. Сперва один — указательный, потом другие. По очереди. Не хочется по очереди — можно иначе, как попало.
И — глаза. Видят ясно. Потолок — стеклянный, поперек — переплеты. Всего два на весь потолок, против света кажутся черными. Узенькие, двойные. До потолка сколько будет? Сажени четыре, немного меньше. Скажем, три с половиной…
А в теле, в теле — сердце. Переваливается: тук-к, тук-к. Воздух бежит: нос — носоглотка — легкие. Слабый запах в воздухе, немного пряный. Корицей — не корицей…
— Воскрешенный? Что за глупости? Какой воскрешенный? Как? Где? Почему?
***
— Скажите же толком, как я сюда попал?
— Очень просто. Я говорю: был мертвый, теперь, — раз-два, — делали анализ, делали тело, потом воскрешали.
— Кто воскрешал? Вы?
— Нет, не я. Я — переводчик только, переводчик, специалист по древне-европейски язык. Восточный Европа — русски, польски, германски язык. Мой имя — Аида.
— А кто ж воскрешал?
— Воскрешал Южный Воскресительный Компани. Пульс сто и две. Сегодня вам вредно, надо спокойно. Завтра подробно рассказываю, завтра сообщаю программа. Теперь вам надо засыпать, много засыпать. Завтра лучше. Если для вас что-нибудь надо — тут звонок. Кто-нибудь будет сейчас приходить. Вот здесь стакан с питательный жидкость, если голод. Здесь простой вода.
— У вас папиросы нет?
— Папирос? Что такое папирос? Нет, нет папирос. Спокойный ночи. Хорошо засыпайте.
***
Свет притушен. Никого в комнате нет. Где-то журчанье. Вентилятор? Неудобно лежать. Гамак не гамак, что-то плетеное из светло-серых пружинок. Ни подушки, ни матраца. Мягко, ткань по форме тела, как резина, а неудобно. С непривычки, должно быть.
Тело и ноги под скользкой, блестящей материей. Шелк? Ну-ка, долой ее. Тело. То самое, прежнее?
Впервые в науке об искусстве предпринимается попытка систематического анализа проблем интерпретации сакрального зодчества. В рамках общей герменевтики архитектуры выделяется иконографический подход и выявляются его основные варианты, представленные именами Й. Зауэра (символика Дома Божия), Э. Маля (архитектура как иероглиф священного), Р. Краутхаймера (собственно – иконография архитектурных архетипов), А. Грабара (архитектура как система семантических полей), Ф.-В. Дайхманна (символизм архитектуры как археологической предметности) и Ст.
Серия «Новые идеи в философии» под редакцией Н.О. Лосского и Э.Л. Радлова впервые вышла в Санкт-Петербурге в издательстве «Образование» ровно сто лет назад – в 1912—1914 гг. За три неполных года свет увидело семнадцать сборников. Среди авторов статей такие известные русские и иностранные ученые как А. Бергсон, Ф. Брентано, В. Вундт, Э. Гартман, У. Джемс, В. Дильтей и др. До настоящего времени сборники являются большой библиографической редкостью и представляют собой огромную познавательную и историческую ценность прежде всего в силу своего содержания.
Атеизм стал знаменательным явлением социальной жизни. Его высшая форма — марксистский атеизм — огромное достижение социалистической цивилизации. Современные богословы и буржуазные идеологи пытаются представить атеизм случайным явлением, лишенным исторических корней. В предлагаемой книге дана глубокая и аргументированная критика подобных измышлений, показана история свободомыслия и атеизма, их связь с мировой культурой.
Макс Нордау"Вырождение. Современные французы."Имя Макса Нордау (1849—1923) было популярно на Западе и в России в конце прошлого столетия. В главном своем сочинении «Вырождение» он, врач но образованию, ученик Ч. Ломброзо, предпринял оригинальную попытку интерпретации «заката Европы». Нордау возложил ответственность за эпоху декаданса на кумиров своего времени — Ф. Ницше, Л. Толстого, П. Верлена, О. Уайльда, прерафаэлитов и других, давая их творчеству парадоксальную характеристику. И, хотя его концепция подверглась жесткой критике, в каких-то моментах его видение цивилизации оказалось довольно точным.В книгу включены также очерки «Современные французы», где читатель познакомится с галереей литературных портретов, в частности Бальзака, Мишле, Мопассана и других писателей.Эти произведения издаются на русском языке впервые после почти столетнего перерыва.
В книге представлено исследование формирования идеи понятия у Гегеля, его способа мышления, а также идеи "несчастного сознания". Философия Гегеля не может быть сведена к нескольким логическим формулам. Или, скорее, эти формулы скрывают нечто такое, что с самого начала не является чисто логическим. Диалектика, прежде чем быть методом, представляет собой опыт, на основе которого Гегель переходит от одной идеи к другой. Негативность — это само движение разума, посредством которого он всегда выходит за пределы того, чем является.
В монографии на материале оригинальных текстов исследуется онтологическая семантика поэтического слова французского поэта-символиста Артюра Рембо (1854–1891). Философский анализ произведений А. Рембо осуществляется на основе подстрочных переводов, фиксирующих лексико-грамматическое ядро оригинала.Работа представляет теоретический интерес для философов, филологов, искусствоведов. Может быть использована как материал спецкурса и спецпрактикума для студентов.