«Я плачу только в подушку». Откровения «первой леди СССР» - [7]
Я предложила провести переговоры по техническим и прочим условиям гастролей. Французский министр культуры после газетного сообщения проснулся от спячки. Он ответил мне, что не видит смысла в переговорах, поскольку даже если мы договоримся, гастроли все равно не состоятся. Персонал Гранд Опера собирается проводить в ноябре забастовку. Я предложила перенести гастроли на февраль или март следующего года. Мой французский коллега ответил, что в следующем году в Гранд Опера начинается ремонт, который продлится год. Так что рады бы, но раньше 70-го никак нельзя. Обычная практика – затягивать решение вопроса в надежде на то, что все о нем забудут. Но я не могла допустить, чтобы гастроли сорвались. У меня было поручение от Косыгина, которое я не могла не выполнить. В Большом театре уже готовились к гастролям. Французские зрители ждали нашу оперу. А Минфин рассчитывал на валютные поступления от гастролей.
Настойчивость всегда приносит плоды. Я действовала в Москве, а Зорин[25] в Париже. Совместными усилиями нам удалось добиться от французской стороны положительного ответа. Гастроли состоялись в декабре 69-го. Приехав в Париж, я узнала, что никакой забастовки в Гранд Опера не было и что ремонт, из-за которого наши гастроли пришлось отложить на самый конец года, был небольшим и занял около двух недель. Я человек прямой. Не постеснялась спросить у моего французского коллеги, почему он вводил меня в заблуждение. Ничего вразумительного в ответ не услышала. Сложная обстановка, много работы, самого в заблуждение ввели. Хорош министр культуры – не знает, что у него в столичной опере творится! Этого я, конечно же, говорить не стала, но он и так все понял, по моим глазам. То, что нельзя сказать словами, я прекрасно умею выражать взглядом и улыбкой.
Все никак не могу привыкнуть к тому, что Светлана живет отдельно. Казалось бы – давно уж пора привыкнуть, а не могу. Раньше, когда приезжала с работы домой, всегда заходила к ней в спальню. Просто для того, чтобы на нее посмотреть. Я редко возвращалась так рано, чтобы она еще не спала. Мы со Светланой все больше и больше отдаляемся друг от друга. Мне очень жаль. Она взрослеет, я старею – обычная история. Чувствуя, что Светлана от меня отдаляется, я стала уделять больше внимания маме. Мама удивлялась сначала – что это со мной случилось? Ничего не случилось. Просто я подумала о том, что мама тоже может чувствовать себя одинокой по моей вине. За работой мы забываем о наших близких. Ловлю себя на мысли о том, что с некоторых пор мне совершенно безразлично, застану ли я дома Николая или нет. Мы почти перестали разговаривать друг с другом. Спрашиваем из вежливости «Как дела?», чтобы услышать в ответ «Нормально». Когда я жила в Москве, а Николай – в Праге, наше общение было в сто раз интенсивнее. Мы едва ли не каждый вечер перезванивались, а кроме того, еще и письма друг другу писали. Николай писал мне замечательные письма. У него хороший слог. Я ему даже советовала писать книги. Разве могла я тогда предположить, что через пятнадцать лет мы станем друг другу чужими? Скажи мне кто тогда такое, я бы рассмеялась – что за чушь? Я так была уверена в Николае… А как не быть уверенной, если выходишь замуж в сорок с лишним, когда уже и опыт есть, и на вещи смотришь серьезно? Не думала, что ошибусь снова.
Во Франции я слышала такое мнение, будто в супружеской жизни неизбежны периоды взаимного охлаждения. Это, мол, в порядке вещей, и бояться этого не следует. Со временем все образуется. Само собой. Главное – не наделать глупостей, не испортить отношения окончательно. Не очень-то в это верю, потому что знаю много семей, у которых таких периодов никогда не было. Некоторые и тридцать-сорок лет подряд живут душа в душу. Но на всякий случай стараюсь не делать глупостей. Делаю вид, будто все хорошо. Очень стыдно притворяться перед самой собой. Чувствую себя последней дурой. Но притворяюсь. Николай же не притворяется, ведет себя так, как ему хочется. Он может позволить себе любое высказывание. С некоторых пор начал говорить мне резкости под видом шуток. На губах улыбка, а взгляд серьезный. Сразу чувствуется, что никакая это не шутка. Не раз просила его не «шутить» так. Не помогает. Иногда он «шутит», а иногда может сказать и не в шутку. Причем такое, что не знаю, как мне быть – плакать или смеяться. Плакать, потому что обидно, или смеяться над явной глупостью. Обычно сначала пытаюсь смеяться, но быстро срываюсь на плач. Главная тема последнего времени у Николая – мое «коварство». Оказывается, я коварно обманула его – вышла за него замуж только для того, чтобы считаться замужней женщиной. Без любви. Все мои слова о любви были лживыми, считает Николай. Положение замужней женщины, по его мнению, было нужно мне для карьеры. Вот как! То, что на тот момент я была первым секретарем Московского горкома, Николай в расчет не принимает. Он имеет привычку отмахиваться от фактов, которые не хочет замечать. Если уж я, будучи «разведенкой», стала первым секретарем Московского горкома, то и секретарем ЦК стала бы без выхода замуж. Николай прекрасно это понимает. Но ему хочется уязвить меня побольнее и потому он говорит чепуху. Мое семейное положение никогда не отражалось на моем служебном росте. Человека оценивают по делам, а не по семейному положению. Кроме того, я никогда не давала никому повода вспоминать о моем семейном положении. Николай добивается своей цели. Меня ранит не то, что он выдумал, потому что над такой чушью можно только посмеяться. Меня ранит то, что человек, которого я когда-то любила и которому я доверяла, настолько сильно изменился. Меня ранит то, что ему нравится делать мне больно. Это не обычные супружеские перебранки. Это гораздо серьезнее. Перебранка перебранке рознь. Про одни перебранки можно сказать: «пустяки, милые бранятся – только тешатся». Но есть и другие. Такие, от которых на душе остается рубец. Сколько уже их у меня, этих рубцов! Начну считать, так со счету собьюсь.
