Я Пилигрим - [246]

Я уже собирался прервать связь с Беном, поскольку предстояло сделать еще один очень важный звонок, но лихорадка все больше охватывала меня. Голова кружилась, однако в этом беспорядочном вихре необходимо было выяснить еще один нюанс.

– Вы стали бы убивать няню? – спросил я Брэдли.

Он ничего не сказал, и это само по себе было красноречивым ответом.

– А вы? – поинтересовался он.

– В этом и заключается разница между нами, Бен, – мягко произнес я. – Вот почему я создан для этой работы, а вы – нет. Я бы, конечно, выстрелил.

Содрогаясь, и не только от лихорадки, я дал отбой и жестом подозвал Кумали. Господи, я не мог идти сам: был настолько опустошен и измучен болью, что едва стоял, нуждаясь в опоре. Женщина поддерживала меня с одной стороны, так что я мог не ступать на изувеченную ногу. Я повернулся к Сарацину:

– Если вздумаете напасть на меня – застрелю обоих.

Он кивнул, и мы встретились взглядами в последний раз. Наши жизни теперь обрели иное направление.

Я ничего не сказал Сарацину, да и слов для него у меня не было. Велел Кумали идти, оставив брата в грязи, скованного наручниками. Ключ от них лежал у меня в кармане, оружие стало бесполезным. Я точно знал: из этих руин можно выбраться только водным путем, единственный катер будет в моем распоряжении. Понимая, что Сарацин оказался в ловушке, я был уверен: не пройдет и двадцати минут после моего следующего звонка, и сюда нагрянет толпа сотрудников дюжины спецслужб. Арестовав его, эти люди вряд ли смогут еще что-то предпринять: им уже не нужно будет распутывать заговор, искать преступную сеть, выслеживать злодеев. Тихое убийство Америки почти свершилось.

Я стал поспешно нажимать на клавиши дрожащими распухшими пальцами, лихорадочно пытаясь вспомнить номер, который был в моем разбитом телефоне.

Волоча за собой изувеченную ногу, я двинулся в темноту по осыпающемуся проходу, опираясь на Кумали. Как выяснилось впоследствии, я все-таки не учел одного обстоятельства и потом всю оставшуюся жизнь мучился вопросом: как, ну как я мог совершить такой промах?

Глава 43

Кумали провела меня через огражденные решеткой ворота, и я оказался на ярком солнце среди скал.

Короткое расстояние, которое я прошел от ванны с водой, оказалось самым мучительным путешествием в моей жизни. Каждый шаг был подобен еще одному удару. Пытка утоплением, потеря крови и развивающаяся лихорадка соединились в один общий поток, отняв у меня едва ли не все оставшиеся силы. Я уже не ощущал грань между прошлым и будущим: они слились воедино.

Прислонившись к валуну, я велел Кумали подогнать катер из места, где он был спрятан, к старому причалу. Когда она удалилась в укромную бухточку среди скал, я набрал телефонный номер и услышал гудок, характерный для соединений международной связи. Ответили сразу.

– Господин президент? – Я едва сам себя услышал.

– Кто это? – спросил голос, слишком молодой, чтобы принадлежать Гросвенору.

– Мне надо… очень надо поговорить.

– Громче! Назовитесь, пожалуйста. – Человек говорил в характерной для флотских манере.

Хотя я совершенно ослаб от тяжких ран, но все же догадался, что происходит. Я звонил с телефона Кумали, который система связи Белого дома идентифицировала как совершенно неизвестный источник. Это действительно был номер президента, но телефонисты не могли соединить первое лицо государства с человеком, которого они не знали. Поэтому мой звонок перевели в гарантирующий высокую степень безопасности центр связи, расположенный в горах Колорадо. Я разговаривал сейчас с одним из тысячи восьмисот морских офицеров и техников, обеспечивавших его работу.

– Ваше имя? – повторил морской связист.

– Меня зовут Ско… – начал я, но тут же понял, что называть свое имя не имеет смысла: оно ничего им не скажет. Стоя на ярком солнце, от которого болели глаза, я ощущал себя так, словно душа отделилась от тела и я смотрю на себя с высоты.

– Не понимаю. Повторите, пожалуйста, еще раз, громко и четко.

Я едва понимал сказанное, мысленно видя, как старый Бык орудует молотом каменщика, слыша, как кто-то кричит в моей голове. Я узнал собственный голос, но на морском берегу раздавался лишь шум мотора приближающегося катера, да чайки кричали в небе.

– Пилигрим, – с трудом выговорил я.

Кажется, я наконец произнес это имя, но не было уверенности – вслух или же про себя.

– Никак не могу разобрать. Повторите.

Тишина. Я видел, как малыш с синдромом Дауна бежит по песку, а потом прыгает в объятия отца.

– Вы на линии? Назовитесь, пожалуйста, еще раз. – Голос связиста вернул меня к реальности.

– Это… Пилигрим, – сказал я.

В начале каждой смены на протяжении целого месяца в голову каждого моряка планомерно вбивали: если прозвучит некое ключевое слово, зашифрованное имя, его необходимо передать немедленно, прежде любого другого сообщения. И вот связист наконец-то его услышал.

– Пилигрим, пожалуйста, оставайтесь на линии.

Моряк ввел на своей клавиатуре несколько коротких команд, подавая сигнал официальным лицам, которых следовало оповестить немедленно: «Пилигрим жив. Он вышел на связь. Пилигрим вернулся с холода».

Первым в этом списке шел дежурный офицер Совета национальной безопасности, сидевший за столом в своем маленьком кабинете в Белом доме. На восточном побережье была поздняя ночь или даже скорее раннее утро, начало пятого, когда он поднял трубку и услышал анонимный голос: