Я останавливаю время - [47]

Я рассказал им то, что не раз слышал от Когана.

— По заданию студии оператор Коган должен был срочно выехать во Львов для авиасъемок. Коля был в отпуске и случайно узнал об этом. С большим трудом добился того, чтобы его отозвали из отпуска и послали вместе с Коганом. Он до самозабвения любил небо и самолеты, и мы мечтали с ним о том, что когда-нибудь прыгнем с камерой на парашюте и снимем все до самого приземления. Кока, так называли его друзья, был общим любимцем на студии, и дирекция баловала его, выполняя почти все его желания. Так случилось и на этот раз. На студии заканчивался фильм «Ударом на удар» — о маневрах Красной Армии. Коган с Теплухиным должны были снимать с воздуха нападение на Львов условного врага и пикирование бомбардировщиков на военные объекты.

Командование предоставило для съемок двухместный самолет с опытным летчиком, мастером военного пилотажа.

14 ноября с аэродрома вблизи города Коган поднялся в воздух. Коля был вынужден остаться на взлетном поле. Самолет больше одного пассажира поднять в небо не мог. Кока с завистью наблюдал с земли, как самолет, на котором снимал его товарищ, проделывал сложные виражи.

Наконец Коган кончил намеченную программу и приземлился.

На этом можно было бы и закончить съемку, но Коля сумел убедить всех — и Когана, и пилота — в том, что необходимо подняться еще раз в воздух и кое-что доснять.

Кока забрался в кабину. Коган передал ему «Аймо» и черный перезарядный мешок. Летчик заботливо проверил, как устроился Коля, застегнул на нем привязные ремни и только тогда занял свое место.

— Контакт! От винта!.. Контакт! От винта!

И они взмыли в небо.

Коган остался на месте Николая и стал наблюдать за полетом. Прошло несколько коротких минут. Самолет сделал небольшое пике на город. В этот момент из него вылетело что-то черное и стремительно стало падать.

«Наверное, у Коки ветром выдуло из кабины перезарядный мешок с пленкой — забыл его предупредить»- подумал Коган.

Самолет пошел еще на один заход для съемки над городом. Вдруг круто развернувшись, он спикировал прямо на летное поле и через несколько секунд приземлился.

Коган видел, как из самолета выскочил летчик и полез во вторую кабину. Тут же он спрыгнул за землю, сорвал с себя шлем вместе с очками и бросил его с силой об землю.

Коган ничего не понял, но в предчувствии чего-то страшного кинулся к самолету.

«Что случилось с Кокой? Почему он не выходит из самолета?» Коган бежал к самолету и видел, что пилот снова полез в кабину Коки, но на этот раз он достал оттуда черный перезарядный мешок с пленкой. Только тут Соломону все стало ясно — нет больше Коки. Он выпал их самолета над городом.

— Ума не приложу. Никогда со мной такого не бывало, чтобы пассажир без парашюта выскакивал за борт. Черт знает, что это такое! При каждом заходе я видел его лицо в зеркале. Он улыбался мне. И вдруг оно исчезло. Вначале я думал — оператор перезаряжается, но время шло, а он не появился. «Может, с ним плохо», — подумал я и развернулся на посадку. Мне и в голову не могло прийти, что он уже за бортом…

— Что же делать? Надо ехать в город…

— Да, но восемьсот метров высоты жизнь не сохранят парню. Ах, парень, парень!… Черт понес меня лететь вторично… Как он нас уговаривал…

Пилот шел рядом с Коганом и, чуть не плача, пытался понять, что же произошло.

Уже в машине Коган вспомнил, что при съемке ему пришлось ослабить привязные ремни — иначе снимать было невозможно. Колька, увлекающийся и темпераментный, наверное, расстегнул ремни совсем и, увлекшись съемкой, забыл все на свете. Когда самолет ринулся в пике над городом, Коля остался с камерой в воздухе, а машина ушла из-под него…

Я кончил рассказ. Светлые пятна на полу подвинулись к нашему столу. Наступило тягостное молчание.

— Да… — проговорил официант.

— Что же это ему нужно было? И чего беспокоился? Сняли? Сняли. Склеили бы, и все вышло. Зачем было рисковать? — расстроено пожал плечами мой ассистент.

Я хотел ответить. Сказать о том, как удивительно ощущение полета, о том, как в двадцать лет хочется видеть, чувствовать, узнавать, о том, что о риске и случайностях не думаешь в такие моменты, о том, что мои друзья-операторы не жалели жизни ради одного удачного кадра. Но так много мыслей захлестнуло меня в ответ на одну рассудительную фразу, что я никак не мог их организовать во что-то лаконичное и веское.

«ПОСЛЕДНИЙ НОНЕШНИЙ ДЕНЕЧЕК»

Москва, 22 июня 1941 года

Мы предчувствовали полыханье

Этого трагического дна.

Ольга Берггольц

Много прошло времени с той трагический даты — двадцать второго июня сорок первого года — и каждый раз, вспоминая этот светлый, солнечный день, невольно содрогаешься, переполняясь непередаваемым чувством тревоги, болезненного беспокойства: что же теперь будет? Как и что нужно делать? Наверное, бежать в военкомат и записываться добровольцем… Стоп! Лучше с самого начала.

Как же все это происходило? Откуда я впервые узнал о страшном начале? Война пришла — не пришла, а свалилась на нашу голову — бомбами, без официальных объявлений, нот, деклараций, ультиматумов, посланий, дипломатических представлений…

Ночь с двадцать первого на двадцать второе была теплая, тихая, ароматная. Цвели липы. Я проснулся. С открытого настежь балкона несся невообразимый шум. Воробьи, которых я любил подкармливать, ожесточенно чирикая, набрасывались друг на друга, отнимая в драке кусочки хлеба. Желтые косые стрелы низкого солнца ярким пятном высветили на карте мира, висевшей во всю стену, ледяную Гренландию. Я закрыл глаза, пробуя уснуть. К воробьиным голосам присоединились воркующие на крыше голуби. С Ленинградского шоссе доносился гул проезжающих изредка поливальных машин. Вся Москва спит себе, а мне не спится. Черт бы побрал этих проклятых воробьев. Я снова открыл глаза. Солнце теперь перекинулось на часы — четыре часа с минутами высветило оно. Сделав над собой усилие, я задремал…