Я оглянулся посмотреть - [34]

Мы не углублялись в психологические тонкости. После очередного разноса, когда нам опять напомнили, с кого надо брать пример, мы написали злую песню:

Прошлый курс был очень гадкий, Грязно-пошло-кисло-сладкий, Все они большие гады.

Кацман с Додиным и рады, Галендеев тоже рад, Потому что первый гад.

Занятия «гада» Галендеева по сценической речи я очень любил. Валерий Николаевич, по сути, тоже преподавал нам мастерство. Сегодня уже многим известна школа профессора Галендеева, но и четверть века назад эта школа уже существовала.

Уже тогда Валерий Николаевич был не преподаватель-речевик, а мастер. Он учил не только правильно дышать и верно произносить звуки, для него был важен смысл слов. Галендеев добивался не технической чистоговорки, а настоящего чтецкого мастерства. Коронная фраза Валерия Николаевича:

— Надо не просто произносить текст, надо излучать.

Показывал Валерий Николаевич очень редко, но если показывал, то именно излучал.

Валерий Николаевич ревниво следил, чтобы мы оттачивали технику речи на настоящей литературе. Как-то Аня Назарова решила, по собственной лени, поменять текст:

— Валерий Николаевич, я вам вместо Бабеля принесла «Поднятую целину».

— Я вам предложил гениальное произведение — «Отца» Бабеля. А вы предлагаете, как Давыдов с Лушкой в овраге кувыркаются. Уходите, не хочу с вами разговаривать.

Излучения Галендеев добивался от нас беспощадно. Его комментарии могли быть язвительными, даже резкими, но всегда по делу.

Каждое занятие начиналось с представления.

— Дмитрий Рубин, — вставал Дима.

— Дмитрий Бубен? — переспрашивал Галендеев своим бархатным, богатым обертонами баритоном.

— Дмитрий Рубин.

— Дмитрий Юбин?

— Дмитрий Рубин.

— Ах, Рубин, что ж вы сразу не сказали. А то — Бубен, Юбин.

Девушкам от Валерия Николаевича доставалось больше, они манерничали, за что и получали.

Анечка Назарова растягивала слова, и Галендеев то и дело просил ее не делать «штуки рогом». Кстати, Ане все было дано — фактура, поставленный от природы голос, темперамент. Не было только одного — мотивации для учебы.

Лена Субботина говорила, собрав рот розочкой:

— Лена Субботина.

— Куботина? У нас такой нет.

Так и случилось. Нежелание исправлять дефекты речи стало весомым аргументом при отчислении Лены.

— Анжелика-и Неволина-и.

— Кто? ПТУ. Подворотня. Вон отсюда, — ужасался Валерий Николаевич и смешно передразнивал говорок Лики: — Моя-и мама-и работает в аптеке-и, моет бутылочки.

Ни одно занятие Галендеева не обходилось без замечаний в адрес Регины Лялейките.

— Регина, опять вы лезете своим грязным литовским сапогом в чистую русскую поэзию? — грозно интересовался Валерий Николаевич.

Или ей же:

— Вы двигаетесь, как первые отечественные танки по бездорожью.

Жестокая правда Регину не обижала, а побуждала к действию. Она мужественно боролась со своим литовско-деревенским прошлым, и к окончанию института даже Галендеев был ею доволен.

Индивидуальные занятия по сценической речи были обязательными для всех. У меня были свои проблемы. Как многие питерцы, я говорил, «не открывая рта». Галендеев занимался со мной упражнениями на гласные, чтобы рот широко открывался. Навыки до сих пор сохранились. И сегодня я могу быстро и четко рассказать и про лошадок, которые скачут, скачут, скачут, скачут, и про тридцать три корабля, которые лавировали, лавировали, лавировали, лавировали, лавировали да не вылавировали, не вылавировали, не вылавировали, не вылавировали.

Особо Валерий Николаевич выделял Вову Осипчука и Колю Павлова. Володя работал самозабвенно, что не могло не подкупать, он быстро преодолел украинский выговор. У Коли был такой же тембр голоса, что у Галендеева, поэтому Валерий Николаевич прекрасно знал, на что Коля способен, и замечательно развил эту способность. Свое мастерство ученик демонстрировал, пародируя учителя.

— Надо излучать, — произносил Коля с таким количеством обертонов и с таким трагическим пафосом, что мы заходились от хохота и восторга.

На первый зачет по речи мы всем курсом готовили сказку «Три поросенка».

— Жили-были три поросенка — Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф. И были они такие розовенькие, — начинали мы.

— Что вы мне транслируете? — возмущался Валерий Николаевич. — Жили на свете двести пятьдесят килограммов свинины с перчиком? Три трупа?

Мы затыкались, начинали снова. Эту фразу мы репетировали три месяца, но так ничего и не вышло. Перед самым зачетом в спешном порядке подготовили «Телефон» Корнея Чуковского.

На втором курсе Валерий Николаевич предложил для зачета сделать «Евгения Онегина». Мне казалось, я хорошо знал роман Пушкина, но Галендеев открыл в «Онегине» такое, о чем я и не подозревал. Он всегда общался с нами как с взрослыми людьми, для него не существовало запретных тем. Валерий Николаевич показал нам не «энциклопедию русской жизни», а человеческие страсти, подробно комментируя чувства и поступки героев. Это было для нас открытием. Работа принесла огромное наслаждение.

Когда я в пионерском лагере «Космос» читал «Медного всадника», то старался передать мелодику пушкинского стиха, мало вдумываясь в смысл.

Галендеев требовал от нас именно смысла.

Я читал отрывок из шестой главы — дуэль Онегина и Ленского.