Я обязательно вернусь - [14]

Вскоре на крыльцо выскочила Юлька. Поздоровавшись, позвала в дом:

— Бабуля зовет за стол. Позавтракайте с нами. Не откажите, не обижайте Аннушку, — открыла двери перед Прохором.

— Я уже поел. Так налопался, что больше некуда! Не обижайся, Анна, — сказал, извиняясь.

— А у меня пельмени! — настаивала бабка.

— Если б раньше знал! Теперь все, мое пузо запасных карманов не имеет. А вот в обед не откажусь, — пообещал человек и спросил:

— Где семена?

— Уже за домом. Мы с Юлькой вытащили их из подвала, в мешках стоит картоха. Думаю, что хватит.

— Посмотрим. Ну, я заезжаю! — предупредил Прохор и пошел к трактору. Вскоре он провел первые три борозды, проведенные, будто по линейке, ровно и красиво. Анна невольно залюбовалась и не ушла с огорода. Он был не малым и не большим, тридцать соток, но вскопать лопатами его было тяжко.

Прохор, приглушив трактор, глянул глубину вспашки, спросил и Анну, та одобрительно кивнула головой. Мужик вернулся на трактор и пахал, уже не дергаясь, лишь изредка оглядывался, проверял, ровно ли идут борозды. Юлька вышла ненадолго и вскоре вернулась в дом. Ей нужно было убрать всюду, и она торопилась. Вчера снова до полуночи проговорили с бабкой, а сегодня чуть не проспали, едва успели отправить в стадо коров. Бабка взялась сразу готовить, Юля убрала в сарае, пока накормила свиней и кур, приехал Прошка. Женщины ожидали его куда позднее. Но человек поторопился. Вон и теперь пашет без отдыха и перекура. Лишь перед маркеровкой выпил кружку кваса.

— Пообедал бы! — предложила хозяйка.

— Рано! Когда посадим картошку, можно отдохнуть. Сейчас не до того.

— Ну и мужик, как трехжильный вкалывает, вровень с трактором! — восторгалась Анна.

Когда засыпали картошку в сажалку, Прошка попросил Юльку помешивать семена, чтоб те не застревали в желобках. Баба быстро поняла, что от нее требуется, и зорко следила, как ложится картошка в борозды.

Когда прошли последний ряд, Юлька соскочила с сажалки, сдернула платок и увидела, что Прохор хохочет над нею, над чумазым лицом и запыленными до плеч руками.

— Будет надо мной хохотать, на себя глянь. Морда как у негра, одни зубы и глаза торчат, — побежала к рукомойнику во дворе.

— Ты не обижайся. Уж очень смешно ты выглядела. Будто носом огород пахала. Такой черный он у тебя был! Тебя даже грачи за свою приняли. Не улетали, не боялись, хоть птица эта осторожная.

— А где ты научился работать на тракторе?

— В стройотряде, в студенчестве. Там поневоле всему научишься. Особо, когда есть охота!

— Пошли обедать, — позвала Юлька, поняв намек по-своему.

— Я о другом, о прошлом, о молодости, — погрустнел человек и, придержав за локоть, сказал:

— Не спеши. Послушай, как на вашей яблоне соловей поет. Спрятался в цветах и зовет подругу на свиданье. Как думаешь, прилетит она? — глянул в глаза испытующе.

— Это кому как повезет. Если постарается, может, поверят его песням. У птиц все проще, потому живут легче. Поют, людей радуют. А многие их не слышат. Как бабуля говорит, сколько поют соловьи, столько плачут люди. Да и вообще эти птицы кладбищенские.

— И неправда. Вот на Севере нет соловьев, а люди тоже умирают, — помрачнел человек.

— Там холодно, много снега и мало цветов. Потому не долетают соловьи на Север, сил не хватает.

— Юлька, соловьи всегда о любви поют. Ты прислушайся, как заливаются. Люди так не умеют.

— Эх, Прохор! Если б люди не плакали, они еще лучше соловьев запели бы. Ведь песни от радости! А много ли ее в жизни человека?

— Ты еще молодая, а рассуждаешь как Анна. Не спеши стареть, девочка! Задержись в своей молодости. И помни, даже самый старый соловей умирает с песней! Нам бы у них научиться жизнь любить.

— У птиц заботы птичьи, — рассмеялась Юлька.

— Зато они летают.

— Тут уж не до жиру. На мою недавнюю зарплату ходить разучишься. И научишься червяков клевать. Соловьям о своей зарплате не тревожиться, поймал козявку и доволен, полная жилетка счастья. А коли червяка припутает, жратвы на целый день не только самому, а всему семейству. Человеку не только о еде приходится думать. Но толку от того? Потребностей много, а возможностей — ноль…

— Ты всегда такая грустная?

— Нет, просто соловьев не люблю. Особо, когда такие средь людей появляются. Чужие песни поют, — вошла в дом, не оглядываясь.

Прохор оторопело остановился. Слова Юльки понял по-своему и пошел к трактору, решив не заходить к Анне. Та, увидев, выскочила, догнала человека:

— Ты это куда навострился?

— Домой…

— А ну, вернись в избу! Я и на тебя обед готовила. Кто моим хлебом брезгует, в другой раз порог избы не переступит.

— Мне Юлька сказала, что терпеть не может таких как я! Зачем зовешь? Она же внучка твоя.

— Ты что-то не понял. О тебе она не могла брехнуть такое! — не поверила Анна. И втащив Прошку, спросила внучку:

— За что обидела человека?

— Я его? Он не понял. Я не о нем, наш с тобой разговор вспомнился, про гармошку, какая соловьиным хором пела и до беды довела. Вот и сказала о своем, — растерялась Юлька.

Анна глянула на внучку так, словно влепила обидную, злую пощечину.

— Знаешь, Прохор, в нашей семье был один человек, какой соловьем заливался. Недавно о нем внучке рассказала. Она того не знала. Зато теперь, как глумная, забыть не может услышанное. Оно и не грех помнить, но нельзя одно одеяло на всех примерять. Так оно и ошибиться, и обидеть можно ненароком. А ты, Проша, не серчай. Она зла не имеет на тебя. Не подумав, сказала. Хотя случается в жизни так, что слово больней ножа бьет. Потому с ним бережно надо обходиться, — перевела Анна разговор на другую тему: