Я никому ничего не должна - [31]

– Это твоя комната? – спросила я, успев подумать, что вопрос звучит очень странно. Как будто я пришла в гости к мальчику и боюсь, что его мама вернется раньше, чем обещала.

– Ну да.

– А почему здесь куклы?

– Здесь дочка Аделаиды жила.

Андрей выдавал информацию очень спокойно, обыденно, даже равнодушно. У меня же глаза ползли на лоб, и я даже усилием воли не могла их вернуть на место.

– Жила? – Я была удивлена.

– Да. Она с отцом осталась. Они так с Адкой решили, – ответил он.

– С кем? – очумело спросила я.

– Аделаидой.

– Ты ее зовешь Адой?

– Ну, это лучше, чем Ида.

– Дети ее зовут Анаконда, – сказала я.

– Знаю, – засмеялся Андрей, – она ужасно злится из-за этой клички.

– Мне кажется, ей подходит, – буркнула я.

– Шурик, ты же добрая, чего ты бурчишь?

Андрей взял меня за руку и начал подтаскивать к диванчику, явно оставшемуся от дочки, про которую никто в школе никогда не слышал.

– Нет, я не могу, – закричала я.

На мое счастье, зазвонил домашний телефон.

Андрей взял трубку.

– Да, нормально, нет, бутер себе сделал, да, пока, – говорил он несколько раздраженно, – ладно, помою… Пока.

В тот момент я почему-то встала на сторону Аделаиды. Он привел домой другую женщину и еще позволяет себе так разговаривать. Я бы начала сюсюкать, оправдываться, либезить…

Потом подумала, что я вообще-то не лучше Андрея. Зачем вообще сюда пришла?

– А ты сюда еще кого-нибудь приводил? Ты уже изменял Аделаиде? Вы с ней давно живете?

– Шурик, ты о чем-то не о том сейчас говоришь… – поморщился он. – Какая разница?

– Ответь мне, пожалуйста.

Он задумался. Я молчала. Видимо, он рассчитывал, что я забыла, о чем спрашивала.

– Да, у меня была женщина. Одна, – ответил он, из чего я заключила, что ее он тоже приводил к Аделаиде.

– Анаконда об этом знала? Догадывалась?

– Мне кажется, нет. Думаю, что нет.

Я покрепче сжала сумку, которую так и не выпустила из рук, и пошла к двери. Андрей не стал меня провожать, и всю дорогу до дома я хлюпала, вытирая слезы.

В понедельник в школе он вел себя как обычно. И Аделаида была такая же, как всегда. Только я стала другая – смотрела на нее и непроизвольно сжимала ладонями голову, которая трещала, раскалываясь от мыслей, которые скакали, мешали, налезали друг на друга. Я ведь видела, в каких тапочках она ходит дома, какого цвета у нее халат. Я, наконец, знала, что у нее есть дочь, о которой она ни разу не заикнулась, словно ее и не было. Я прятала глаза и не могла заставить себя посмотреть на директрису даже тогда, когда она ко мне обращалась. А еще я подумала, что дети – очень мудрые и остроумные создания. Аделаида была Анакондой. Ей подходило ее холодное, шуршащее, смертельное прозвище.

А когда она уволила Галину Викторовну, математичку, которая вечно жаловалась на бросившего ее мужа и детей, я про себя стала называть директрису Адой.

Аделаида уволила ее в один день. Сын Галины Викторовны попался в компании малолетних хулиганов – они разбили стекла в пивном ларьке. Двое из этой компании стояли на учете в детской комнате милиции. Они же и свалили все на сына математички. Мол, он все придумал и организовал – чтобы пивка попить. Милиционеры пришли к Галине Викторовне, когда она жарила котлеты. Забрали сына, а Галина Викторовна, все еще не понимая, что произошло, переживала, что котлеты подгорят. Она всю неделю бегала по участковым. А тут, как назло, контрольные из РОНО, проверки. Мы ее прикрывали как могли, даже я, хотя у нас с ней были напряженные отношения. На Аделаиду тогда что-то нашло – у нее бывали такие периоды, когда она становилась почти невменяемой. Математичку она уволила даже не по собственному желанию, а по статье – за систематические прогулы.

Все понимали, что она такого не переживет – муж ушел к другой, сына вот-вот посадят, денег нет, на работу быстро в середине года не устроишься. И все учителя ходили к директрисе по очереди – просили за Галину Викторовну.

– Сделай что-нибудь, попроси. Она тебе не откажет, – сказала я Андрею.

– Зачем? Не хочу вмешиваться. И не преувеличивай мои возможности, – ответил он брезгливо.

– Пожалуйста, я тебя прошу. Ты ведь понимаешь, что она с такой трудовой никуда не устроится, – уговаривала его я.

– Тебе-то что? Вы с ней даже не общались, – удивился Андрей.

– Ей нужна помощь, вот мне чего.

Я не могла на него смотреть, мне было противно. В глубине души я ждала от него геройского подвига. Мне казалось, что он может уговорить свою любовницу – в постели, где угодно… Я считала, что он просто обязан это сделать. И тогда бы я его уважала, ценила, любила еще больше.

Почему, почему я тогда не прекратила с ним общаться? Ведь уже в то время было понятно, что он способен предать, сдать, слить, не вмешиваться, даже не пытаться – лишь бы ему было хорошо. Головой я все понимала, но пыталась его оправдать, найти объяснение.

– Ты будешь следующей, – сказала мне Галина Викторовна, в последний раз собирая свою грязную сумку-авоську.

– Почему? – ахнула я.

Все, кто был в учительской, опустили глаза и зашуршали в тетрадях и журналах. Математичка не ответила.

Много лет спустя я случайно увидела ее в нашем старом овощном магазине, который давно сменил и название, и ассортимент, но для меня так и остался овощным.