Я никому ничего не должна - [22]

– А почему вы стали педагогом? – спросила я у Михаила Ильича.

– Откровенность за откровенность. Потому что я не смог уехать, не смог похоронить маму, потому что я одинок.

– Почему вы не уехали?

На самом деле я тогда совсем не понимала, куда должен был уехать Михаил Ильич. Мне казалось, что просто в другой город. Взять билет на поезд и уехать. Родители держали меня в стороне от подобных разговоров и информации. Да и вопрос национальности для меня был неуместным. Для родителей все люди делились на больных и здоровых. Больных нужно было спасать и лечить, а здоровые… они в любой момент могли стать больными. И фамилия, происхождение или вероисповедание были совсем ни при чем. Перед врачом все равны. Как перед смертью.

– Я не уехал, детка, потому что очень люблю музыку. Ты когда-нибудь была в консерватории?

– Да, с мамой, давно, – поморщилась я, вспоминая мучительный поход «слушать музыку».

– Я тоже начинал ходить с мамой, а теперь хожу один. Уже пятьдесят лет. Почти каждый день я слушаю музыку.

– Почему вы не похоронили маму? – как во сне спросила я.

– Она мне запретила. Она считала, что ребенку не место на кладбище. Мне было уже за сорок, а она считала меня ребенком и хотела оградить от переживаний. Оградила… – Михаил Ильич опять засмеялся, закашлялся и вытер слезы. – Запретила в завещании. А я, дурак, не смог нарушить ее волю. Теперь вот жалею.

– Вы не смогли приехать в другой город?

– Детка, это была другая страна. Мама эмигрировала, я должен был ехать за ней и не уехал, потому что здесь были концерты, потому что я был молод и думал, что все еще успею. Вот, не успел.

– А почему вы один? – опять, как полоумная, спросила я.

– Это, детка, уже совсем личное. Давай в следующий раз.

– А правда, что, для того чтобы быть хорошим педагогом, нужно любить детей? – спросила я.

– Я не знаю. Кого считать хорошим педагогом и что значит любить? Очень размытые понятия, ты не находишь?

Мы ходили с Михаилом Ильичом в консерваторию. И во время учебы и после, когда я уже работала в школе. На страницах моего диплома, который я храню, на полях, рукой учителя были написаны не замечания, а расписание ближайших концертов. Потом он мне звонил и говорил всегда одну и ту же кодовую фразу:

– Детка, у нас сегодня свидание.

Это означало, что мы идем на концерт. Свидание назначал не Михаил Ильич, а музыка.

Михаил Ильич излечил меня от любви. Когда я рассталась с Андреем, вычеркнула его из своей жизни, то не знала, как не сойти с ума, Михаил Ильич сказал мне фразу, которую я запомнила на всю жизнь:

– Слушай музыку, детка. Хорошую музыку. Только она позволит тебе забыться.

Шопен, Малер, Бетховен… Каждый день, как антибиотик, как лекарство. Внутривенно.

У меня ведь до сих пор на антресолях лежат пластинки Михаила Ильича – старые, пыльные, никому уже, даже мне, не нужные. А он их собирал по всем магазинам – редкие записи концертов, знаменитые исполнители. Некоторые пластинки – совсем заезженные, стертые иглой, вытертые тряпочкой до дыр. Он мне их завещал, как самое ценное. Специально оговорил и заверил у нотариуса: «Пластинки отдать детке».

Я не была на его похоронах. Надеюсь, он меня простил.

В последние годы жизни Михаила Ильича наши с ним свидания становились все реже и реже. Откровенно говоря, мы почти не виделись. Я закрутилась в школе, в собственной жизни. Сначала звонила ему достаточно регулярно, потом раз в месяц, раз в два месяца. Все обещала себе, что завтра будет поспокойнее день и я обязательно позвоню.

– Детка, – радовался он в трубку, – ну, и где ты вчера была?

Это означало, что я пропустила очередной концерт, не пошла в консерваторию.

– Не могла, работа, – отвечала я, но Михаил Ильич меня даже не слушал.

– А ты знаешь, какой завтра день? – спрашивал он.

– Пятница, – отвечала я.

И это был неправильный ответ на вопрос. Завтра должен был кто-то играть. И я обязана была ЭТО услышать.

– Наверное, билетов не будет, – иногда оправдывалась я.

Михаил Ильич фыркал в трубку. Он не понимал, как я могу не достать билета. Какая ерунда! Надо брать, умолять, доставать любой ценой на любое место и висеть на люстре, стоять в проходе, сидеть на ступенечке, но слушать. Услышать.

Потом мне уже было стыдно звонить. Я не хотела его расстраивать тем, что не была, не слышала, пропустила. Думала, что успею, что еще есть время, что Михаил Ильич будет жить вечно и никуда из моей жизни не денется.

Однажды вечером мне позвонила женщина. Незнакомый голос.

– Кто это? – грозно и требовательно спросила она.

– А кто вам нужен? – так же требовательно спросила я в ответ, поражаясь такой наглости.

– Ты – Александра? – спросила женщина.

– Да. А вы кто?

– Завтра приезжай к трем. Отдам коробки, – сказала женщина.

– Куда приезжать?

– К Мише.

– К какому Мише?

Мне казалось, что я веду разговор с сумасшедшей.

– Тьфу, Михаилу Ильичу. Мне сказали, что детка – это ты.

– А что с ним? – все еще ничего не понимая про коробки, спросила я.

– Умер, – удивленно ответила женщина.

Именно удивленно. Мол, а что еще могло с ним случиться? Только умереть мог.

На следующий день я поехала к Михаилу Ильичу.

Я была у него только один раз. Обычная холостяцкая квартирка, заваленная книгами и пластинками. На огромном полированном письменном столе стоял проигрыватель – здоровенный ящик.