«…Я не имею отношения к Серебряному веку…»: Письма И.В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1956-1975) - [32]

Шрифт
Интервал

Я забыла Вам ответить о Сергее Рафаловиче. Он умер — если не ошибаюсь — после войны в Париже.

Как же Вы обходитесь с одной только собакой, да еще кусающейся? Я бы на Вашем месте завела бы не меньше четырех.

Желаю Вам и Лидии Ивановне всего, всего хорошего и новых добрых собак.

Ю<рий> К<онстантинович> шлет Вам привет.

Ваша Ирина Одоевцева

55

6 декабря <19>71 г.

Дорогой Владимир Федрович,

А мне казалось, что не я Вам, а Вы мне не ответили на письмо. Но может быть, я ошибаюсь.

Во всяком случае, мне было очень приятно, что Вы вспомнили обо мне. Я очень одобряю Ваше намерение написать о Бальмонте. Он ведь совершенно незаслуженно забыт в эмиграции. Обидно за него. К сожалению, несмотря на то что Бальмонт жил и умер в Париже[330], я видела его только раз в жизни у Мережковских[331]. Лица, которому Бальмонт посвятил стихи, я не знаю, как, впрочем, и большинство из его окружения.

Зато мне известны много историй и анекдотов о нем — если Вам это интересно, с удовольствием расскажу Вам их.

Мне жаль, что Вы ничего не написали о себе, о том, как живете — как и чем. Завели ли Вы новых собак? И что думаете о Солженицыне, особенно об «Августе 14-го»? И не собираетесь ли навестить Париж? К нам ведь приезжают все знаменитости «потриумфировать», — даже Чиннов. А Адамович, тот полетел пожинать лавры в Америку, и жатва по— настоящему великолепна, — застрял надолго[332].

Посылаю Вам силуэт Ахматовой, сделанный Кругликовой[333] еще до революции, — примите его как новогоднее поздравление.

С наилучшими пожеланиями Лидии Ивановне.

Дружески Ваша

Ирина Одоевцева

56

26 февраля <19>72 г.

Дорогой Владимир Федрович,

Не знаю, кто из нас с Вами друг другу не ответил. Если это я, то прошу прощения.

У меня большое горе — умер Адамович[334]. Он был моим самым старым другом — с 20 года — и самым верным. Точнее — моим единственным другом. Последней связью с прошлым.

Для меня это огромная потеря, но и для русской литературы она очень велика. Ему ведь и в России отдавали должное.

Теперь я стала окончательно одинокой. Еще месяц тому назад нас — эмигрантских писателей, успевших стать писателями или поэтами еще в России, было трое — Зайцев[335], Адамович и я.

Теперь же осталась только я —


Передового нет, и я как есть
На роковой стою очереди[336].

Посылаю Вам статью Ю.К. Терапиано без комментарий — портреты вызывают всеобщий смех.

Кстати, я наконец собралась издать «Посмертный дневник». Не осталось ли у Вас каких-нибудь рисунков Жоржа — портретов размахайчиков или подписей.

Не хотите ли Вы написать вступление к «Посмертному дневнику»? Вы так прекрасно когда-то написали о Жорже.

Как живете Вы и Лидия Ивановна? Завели ли новых собак?

Желаю Вам обоим всего доброго и хорошего.

Сердечно Ваша

Ирина Одоевцева

57

28 августа <19>75 г.

Дорогой Владимир Федрович,

Нет, Вы не послали мне статью о Георгии Иванове[337].

Пожалуйста, пришлите мне ее. Я недавно с большим удовольствием перечла то, что Вы писали о нем в «Опытах». Лучше, чем Вы, о нем никто не писал.

Признаюсь, что я ждала с нетерпением Ваш отзыв о моей «Златой цепи»[338] — мне очень хотелось знать, что Вы о ней думаете. Но Вы, к сожалению, не сказали мне этого. Она, по-видимому, Вам совсем не понравилась, и Вы отделались короткой отпиской. И это меня немного огорчило. Ведь Вы и обо мне, как и о Георгии Иванове, когда-то прекрасно написали. Лучше всех.

Огорчило меня немного и то, что Вы ничего не сообщаете о себе и о Лидии Ивановне. А меня это чрезвычайно интересует. Как Вам живется и как Вы оба себя чувствуете? Завели ли новых собак? О Вас я знаю только, что Вы знаменитый, всеми уважаемый профессор, а мне хотелось получить о Вас и «лирические сведения». Ведь когда-то мы переписывались. Мы — то есть Георгий Иванов и я.

Кстати, у меня хранятся все Ваши письма к нему. Сохранили ли Вы его письма? Можно было бы напечатать выдержки из Вашей с ним переписки — на радость литературоведам.

В последний раз я, кажется, обращалась к Вам с просьбой защитить память Г<еоргия> И<ванова> от Родиона Патерсона[339]. Но он и сам образумился и даже задумал написать обо мне диссертацию, для чего приезжал ко мне с женой и свояченицей и даже съездил в Йер, чтобы сфотографировать дом, где мы с Г<еоргием> И<вановым> жили.

Желаю Лидии Ивановне всего наилучшего.

Пусть Вам обоим будет по-настоящему хорошо.

Сердечно и дружески

Ирина Одоевцева

58

<советская открытка с видом Углича>

25/XII/75

Как мне пишет профессор Токо Кавасаки из Токио: «Желаю Вам большое счастье в этом году!» — Вам и Лидии Ивановне.

Спасибо за статью о Георгии Иванове[340] — она очень хороша, а «поэтические близнецы»[341] меня чрезвычайно заинтересовали и даже принесли мне пользу. Теперь я всюду, и в стихах, и в прозе их ищу.

С праздничным приветом

Ирина Одоевцева


Еще от автора Ирина Владимировна Одоевцева
На берегах Невы

В потоке литературных свидетельств, помогающих понять и осмыслить феноменальный расцвет русской культуры в начале XX века, воспоминания поэтессы Ирины Одоевцевой, несомненно, занимают свое особое, оригинальное место.Она с истинным поэтическим даром рассказывает о том, какую роль в жизни революционного Петрограда занимал «Цех поэтов», дает живые образы своих старших наставников в поэзии Н.Гумилева, О.Мандельштама, А.Белого, Георгия Иванова и многих других, с кем тесно была переплетена ее судьба.В качестве приложения в книге пачатается несколько стихотворений И.Одоевцевой.


Зеркало. Избранная проза

Сборник художественной прозы Ирины Одоевцевой включает ранее не издававшиеся в России и не переиздававшиеся за рубежом романы и рассказы, написанные в 1920–30-е гг. в парижской эмиграции, вступительную статью о жизни и творчестве писательницы и комментарии. В приложении публикуются критические отзывы современников о романах Одоевцевой (Г.Газданова, В.Набокова, В.Яновского и др.). Предлагаемые произведения, пользовавшиеся успехом у русских и иностранных читателей, внесли особую интонацию в литературу русской эмиграции.


На берегах Сены

В книге «На берегах Сены» И. Одоевцева рассказывает о своих встречах с представителями русской литературной и художественной интеллигенции, в основном унесенной волной эмиграции в годы гражданской войны в Европу.Имена И. Бунина, И. Северянина, К. Бальмонта, З. Гиппиус и Д. Мережковского и менее известные Ю. Терапиано, Я. Горбова, Б. Поплавского заинтересуют читателя.Любопытны эпизоды встреч в Берлине и Париже с приезжавшими туда В. Маяковским, С. Есениным, И. Эренбургом, К. Симоновым.Несомненно, интересен для читателя рассказ о жизни и быте «русских за границей».


О поэзии Георгия Иванова

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


«…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962)

На протяжении десятилетия ведя оживленную переписку, два поэта обсуждают литературные новости, обмениваются мнениями о творчестве коллег, подробно разбирают свои и чужие стихи, даже затевают небольшую войну против засилья «парижан» в эмигрантском литературном мире. Журнал «Опыты», «Новый журнал», «Грани», издательство «Рифма», многочисленные русские газеты… Подробный комментарий дополняет картину интенсивной литературной жизни русской диаспоры в послевоенные годы.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.


«…Мир на почетных условиях»: Переписка В.Ф. Маркова с М.В. Вишняком (1954-1959)

Оба участника публикуемой переписки — люди небезызвестные. Журналист, мемуарист и общественный деятель Марк Вениаминович Вишняк (1883–1976) наибольшую известность приобрел как один из соредакторов знаменитых «Современных записок» (Париж, 1920–1940). Критик, литературовед и поэт Владимир Федорович Марков (1920–2013) был моложе на 37 лет и принадлежал к другому поколению во всех смыслах этого слова и даже к другой волне эмиграции.При всей небезызвестности трудно было бы найти более разных людей. К моменту начала переписки Марков вдвое моложе Вишняка, первому — 34 года, а второму — за 70.


Рекомендуем почитать
Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.