«…Я не имею отношения к Серебряному веку…»: Письма И.В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1956-1975) - [28]
А о Берберовой могу сказать, что она всегда была махровой дурой, только умела прежде скрываться под разными масками. Теперь же возгордилась и показывает свое настоящее лицо «царь-дуры». «Царь-дура», так звали — и несправедливо — Цветаеву[272]. Ведь Цветаева была даже гениальна. Берберова, напротив, вполне бездарна во всем. И в стихах, и в прозе, и в «критике». Ее даже жаль. Я в ней ценю работоспособность и энергию. Если бы ей чуточку ума и юмора, она была бы «хорошим газетным работником». Теперь же просто вредна. Сбивает с пути и соблазняет своею ученой дурью слабых — у нее найдутся ученики[273].
Не понимаю успеха «Льдины». Стоит ли — раз она считается великим произведением — писать стихи? Ведь никто ничего не понимает. Надеяться на будущих читателей? Но и тогда будут свои Берберовы и Аронсоны. Как Вам кажется?
Впрочем, «Льдина» совсем не плоха и в текущей поэзии заслуживает скорее похвалы — недурна.
А вот Моршен меня порадовал. Не как «достижение», а как выход из тупика на дорогу. Только бы снова не заблудился в трех несуществующих соснах.
Терапиано после долгого молчания написал хорошую поэму «Эпоха»[274]. Что свидетельствует о том, что способности не пропадают, а, напротив, развиваются с годами, а не усыхают.
Как жаль, что Вы так далеко, и Вы, и Моршен. Без литературного воздуха и поддержки поэтов очень трудно писать. Я это знаю по себе. Терапиано мне во многом помог, как и я ему. Думаю, что и Вы нам, и мы Вам тоже помогли бы.
Желаю Вам и Вашей жене всего наилучше-лучшего и шлю Вам обоим сердечный привет.
Ирина Одоевцева
44
30 июля <1962 г.>
Дорогой Владимир Федрович,
Спасибо за Ваше письмо. Впрочем, за такое безнадежно-пессимистическое письмо мне на Вас скорее следовало бы наброситься со всяческими: «Бога Вы не боитесь! Кому-кому, а Вам-то на что жаловаться?» и закончить ядовитым, как купорос, вопросом: «А что бы Вы, к примеру, стали делать на моем месте? Повесились бы? Или застрелились?»
Но я понимаю, что все это ни к чему. И что comparaison n’est pas raison[275]. Плохое утешение, что другому еще хуже — во всех отношениях — чем Вам. Нет, не во всех, пожалуй. Я одарена доходящей до глупости веселостью и жизнерадостностью, и это мне многое скрашивает. Только на прошлой неделе я послала в «Мосты» стихи:
А Ваше сердце разве никогда не бьется радостно?
Я даже ночью просыпаюсь от радости, будто меня толкнули. И долго не могу сообразить, что радоваться абсолютно нечему. Скорее наоборот. И, сообразив, снова засыпаю.
Как бы мне хотелось Вас утешить! Но у Вас все есть — все, чего мне не хватает. Семья, удачная карьера, дом, собаки, друзья и пр. А у меня ровно ничего. Хочу завести себе плюшевую собаку, хотя будут говорить, что я впала в детство. И пусть. Все таки — друг.
Кстати, о друзьях. Из послания Дукельского я поняла, что он Ваш друг[277]. И мне кажется, что очень стоящий. Мне чрезвычайно нравятся «Послания» находчивостью, свободой и оригинальностью. Они даже удивили меня — чтобы не поэт, а композитор мог так писать. Смутил меня только слегка восторг перед Корвиным[278]. Неужели совсем искренний? Некоторые рифмы, повороты стиха и аллитерации просто очаровательны. А кто такие «армяне»?[279]
Приезжал Гуль. Все, кто его видел, поражены. Говорят, вылитый президент Эйзенхауэр. Я «не имею опыта» — Эйзенхауэра никогда не видела. Но Гулем все же поражена.
Что Вы думаете о моем отрывке «На берегах Невы»?[280] Моршен прислал мне за него похвалу, обрадовавшую меня. Я ведь и Вас, и Моршена очень люблю и ценю. И человечески. И поэтически. Как редко кого, ценю Вас обоих.
«Пусть Вам будет хорошо», как Вы пишете. От всего сердца желаю Вам этого. Почему бы Вам не прислать мне вашу диссертацию о Хлебникове, если есть лишний экземпляр?[281]
И. Одоевцева
45
12 марта 1965 г.
Дорогой Владимир Федрович,
Простите, что я так давно Вам не отвечала на Ваше долгожданное первое письмо. Ну, и на второе, конечно.
Первому я очень обрадовалась — я ничем не могла объяснить ваше молчание после вполне удачной встречи[282].
Мне и Лидия Ивановна, и Вы очень и очень понравились. Я даже, признаться, была удивлена, как легко с Вами говорить и как правильно — с моей точки зрения — обо всем судите Вы. Вот и сейчас я совершенно согласна с Вами насчет Ахматовой, но, конечно, держу свое мнение про себя. А то скажут: «Завидует бедная богаделка». Для меня Ахматова кончилась в 22-м году. Остального могло бы и не быть, хотя им как раз и восхищаются самозабвенно.
Да, так вот. Я не писала Вам лишь оттого, что у меня было страшно мало сил. Я так устала и ослабела, что едва дышу, а писать писем совсем не могу.
Конечно, с радостью даю согласие на переводы Жоржа и была бы счастлива, если бы он стал известен в Америке[283].
Конечно же и себя разрешаю переводить. Пожалуйста — сколько угодно!
Но почему такой неудачный выбор — и только юношеские стихи? Неужели и Вам нравится «Статуя»?[284] Мне совсем нет. (Нельзя ли хотя бы выбросить последнюю строку: «Как вы думаете», или во всяком случае заменить на Ваше усмотрение.)
В потоке литературных свидетельств, помогающих понять и осмыслить феноменальный расцвет русской культуры в начале XX века, воспоминания поэтессы Ирины Одоевцевой, несомненно, занимают свое особое, оригинальное место.Она с истинным поэтическим даром рассказывает о том, какую роль в жизни революционного Петрограда занимал «Цех поэтов», дает живые образы своих старших наставников в поэзии Н.Гумилева, О.Мандельштама, А.Белого, Георгия Иванова и многих других, с кем тесно была переплетена ее судьба.В качестве приложения в книге пачатается несколько стихотворений И.Одоевцевой.
Сборник художественной прозы Ирины Одоевцевой включает ранее не издававшиеся в России и не переиздававшиеся за рубежом романы и рассказы, написанные в 1920–30-е гг. в парижской эмиграции, вступительную статью о жизни и творчестве писательницы и комментарии. В приложении публикуются критические отзывы современников о романах Одоевцевой (Г.Газданова, В.Набокова, В.Яновского и др.). Предлагаемые произведения, пользовавшиеся успехом у русских и иностранных читателей, внесли особую интонацию в литературу русской эмиграции.
В книге «На берегах Сены» И. Одоевцева рассказывает о своих встречах с представителями русской литературной и художественной интеллигенции, в основном унесенной волной эмиграции в годы гражданской войны в Европу.Имена И. Бунина, И. Северянина, К. Бальмонта, З. Гиппиус и Д. Мережковского и менее известные Ю. Терапиано, Я. Горбова, Б. Поплавского заинтересуют читателя.Любопытны эпизоды встреч в Берлине и Париже с приезжавшими туда В. Маяковским, С. Есениным, И. Эренбургом, К. Симоновым.Несомненно, интересен для читателя рассказ о жизни и быте «русских за границей».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
На протяжении десятилетия ведя оживленную переписку, два поэта обсуждают литературные новости, обмениваются мнениями о творчестве коллег, подробно разбирают свои и чужие стихи, даже затевают небольшую войну против засилья «парижан» в эмигрантском литературном мире. Журнал «Опыты», «Новый журнал», «Грани», издательство «Рифма», многочисленные русские газеты… Подробный комментарий дополняет картину интенсивной литературной жизни русской диаспоры в послевоенные годы.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.
Оба участника публикуемой переписки — люди небезызвестные. Журналист, мемуарист и общественный деятель Марк Вениаминович Вишняк (1883–1976) наибольшую известность приобрел как один из соредакторов знаменитых «Современных записок» (Париж, 1920–1940). Критик, литературовед и поэт Владимир Федорович Марков (1920–2013) был моложе на 37 лет и принадлежал к другому поколению во всех смыслах этого слова и даже к другой волне эмиграции.При всей небезызвестности трудно было бы найти более разных людей. К моменту начала переписки Марков вдвое моложе Вишняка, первому — 34 года, а второму — за 70.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.