Я нашел работу - [4]

Кузнец срезал лошади мозоли и примерял подкову, а двое подручных чинили колесо. Я стоял у двери и ждал. По опыту я уже знал, что нельзя мешать людям, когда они работают, надо стоять у двери и терпеливо ждать. Пока я смотрел на рассыпающиеся во все стороны искры и прислушивался к шипению мехов, я понял, что говорят обо мне.

— Шляются тут всякие, — сказал один из подручных, обращаясь к кузнецу. — Опять какой-нибудь бездельник. Гуляет себе. Нет чтобы поработать, — добавил другой.

А мальчишка-ученик закричал пронзительным голосом:

— Покупайте пуговицы, подтяжки, английские булавки! Покупайте, покупайте!

Наконец они утихомирились и снова занялись колесом, а кузнец положил подкову на наковальню и начал бить молотом, чтобы придать ей правильную форму. Ученик щипцами держал подкову, кучер высоко поднял копыто лошади, крепко зажав ей ногу. Эти люди трудились, они зарабатывали свой хлеб. И я представил себе, как сам в точно назначенное время входил в красивую, чистую контору и садился за приятную, чистую работу. А теперь вот бегаю по городу и докучаю людям. В первый день работы я был еще способен заниматься новым делом с вдохновением, тогда я вошел в мастерскую маляра как великодушный монарх, как посланник великой державы, имя которой Пресса, но теперь я был на это уже не способен. Теперь я был жалким коммивояжером, который пытался навязать людям совершенно ненужную им вещь.

Вдруг дверь позади меня отворилась, и в мастерскую кто-то вошел. Я обернулся: это был еще один коммивояжер. Он поставил возле себя чемоданчик, громко сказал: «Доброе утро», — и при этом испытующе поглядел на меня — не конкурент ли. Я отрицательно покачал головой. Подмастерья снова начали язвить:

— Пусть постоят, хозяин, скоро их наберется целый десяток, и тогда прогони их всех скопом. Надоели!

К нам подошел хозяин:

— В чем дело?

Не дав мне произнести и двух слов, он прервал меня:

— Подписаться потому, что вы заступаетесь за ремесленников? А вы позаботились о том, чтобы снизили налоги? Ваш юрист — просто курам на смех, что он пишет! Он ведь закадычный дружок советника из финансового управления. Нет. Хватит. И незачем попусту тратить слова. Покорно благодарю. — Он повернулся к моему коллеге — А вам что угодно?

Если такое повторялось два раза подряд, я в этот день больше не решался постучаться ни в одну дверь, а часами бродил по городскому парку. И тогда я мечтал о том, что найду деньги, много денег. Взгляд мой упорно был устремлен вниз, и я внимательно разглядывал дорожки, но за все время не нашел ничего, кроме носового платка и нескольких пуговиц. Часто я возвращался домой без единого гроша; с некоторых пор Вилли снова начал ворчать.

Неизменной надеждой для меня оставался хозяин булочной на Лоштедтештрасе. Он никогда не говорил окончательно «нет», а лишь: «Заходите еще как-нибудь. Я подумаю».

А когда я приходил снова, то оказывалось, что он должен еще немного подумать. Он всегда встречал меня приветливо и, похлопав по плечу, говорил:

— Ну как, молодой человек, придумали новый довод в пользу «Хроники»? Прежние меня не совсем убедили. Почти, но не совсем.

Тут я вымучивал из себя еще какой-нибудь довод. Прошло немало времени, прежде чем я понял, что являюсь для него просто «придворным шутом» и помогаю ему коротать время. У этого булочника наверняка было много шутов, которые таким же образом развлекали его, ведь нашего брата бегало по городу видимо-невидимо.

Но большинству клиентов вовсе не нравилось, что их осаждает столько коммивояжеров, для них мы были прямо-таки стихийным бедствием. Иногда, входя в дом, я уже слышал звонок и до меня долетал голос коммивояжера, то бойкий, то униженно-просительный. Тогда я ждал, пока мой коллега спустится вниз, и мы некоторое время шли вместе, возмущаясь и проклиная все на свете. Возмущались все: и ловкие продавцы пылесосов, и жалкие лоточники, пытавшиеся всучить лейкопластырь и бельевые пуговицы. Мы искренне возмущались тем, что с нами так плохо обращаются, а уже через минуту соглашались, что клиенты, собственно говоря, правы — слишком много разных людишек ходит по домам, среди них немало таких, которые только ищут случая что-нибудь стянуть.

Мне бывало особенно обидно, когда меня принимали за одного из этих молодцов. Иной раз позвонишь и, стоя у дверей, ждешь; вот раздаются шаркающие шаги, и в глазок тебя начинает разглядывать чей-то глаз. Зрачок очень темный, никак нельзя понять, смотрит ли на тебя мужчина или женщина. Так вот и стоишь, пока тебя разглядывают в щелку, и кажется, будто прошла целая вечность; затем раздается легкий щелчок задвижки, и шаркающие шаги снова удаляются. Иногда же дверь открывается, но цепочки не снимают и начинают разговаривать с тобой через щелку, потом дверь неожиданно снова захлопывается, а ты стоишь, и последние слова комом застревают у тебя в горле; потом тихо спускаешься вниз.

Иной раз мне казалось, будто все эти унижения накапливаются в груди, что я никогда с ними не справлюсь, рано или поздно они меня задушат. Я все яснее понимал, что почти каждый коммивояжер когда-нибудь да срывается: сжав кулаки, он с проклятиями бросается на особенно оскорбительно захлопнутую перед самым носом дверь и в ярости барабанит по ней или осыпает оскорблениями грубую хозяйку дома. Я это хорошо понимал, но думал, что со мной этого не случится, ибо моя работа представлялась мне чем-то временным: я был уверен, что в конце концов все-таки буду сидеть в светлой чистой конторе.