Я начинаю войну! - [51]

Когда на севере стал хозяйничать старший брат Амина, я говорил: нельзя, чтобы ваш брат, не понимая ничего в военном деле, командовал двумя дивизиями, вы растащили дивизии, а теперь требуете, чтобы вам туда наш мотострелковый полк поставили. Мы собрали снова все эти дивизии вопреки его желанию. Ну, тут и через Тараки приходилось действовать, так что борьба шла серьезная. Но мы свои вопросы решали, никому не наушничали, решали, как могли. Трудности были. Но мы понимали, что это не только наши трудности, но и их трудности.

Что касается подготовленности афганской армии в тот период, то подготовка велась, и тщательная. Была составлена схема всех гарнизонов. Это был план по прикрытию границы с Пакистаном. Какими силами мы должны были прикрывать, откуда их взять. У меня были выкладки абсолютные на этот счет. Конечно, не скажу, что афганская армия была очень боеготовной и боеспособной.

Но армия становилась на ноги, она с каждым днем укреплялась. Ведь после революции большой отсев офицерского состава произошел. Одни просто ушли, другие вредительством занимались, изменой, организовывали мятежи, а не тем, чем положено заниматься. Вот это беспокоило армию. Первый год после революции солдаты служили, и дезертирства не было, но после ввода наших войск началось массовое дезертирство.

Офицерский состав был укомплектован, десять пехотных дивизий, три танковые бригады, зенитно-ракетная, артиллерийская бригады… По численному количеству армия насчитывала в пределах 242 тысяч человек. Армия довольно солидная.

На рубеже первой годовщины революции началось какое-то организованное сопротивление: и внутренней оппозиции, и внешней из-за рубежа. Работа среди населения не велась, поэтому оппозиции удалось быстро овладеть периферией, особенно в удаленных провинциях. В городе власть революционная, в селе, в кишлаке власть мятежная. К тому же внутренняя борьба буквально обескровила революционную власть.

Очень тяжелым ударом, конечно, стал гератский мятеж. Там, на западе страны, действовала маоистская организация. Они там все организовали. А мятеж в Джелалабаде — это второй мятеж.

Амин хотел лично встретиться с Брежневым. Когда мы с Гореловым полетели на октябрьское совещание 78-го года, а вызов был неожиданным, Экбаль прямо на трапе самолета вручил письмо, адресованное Брежневу. Я покрутил его, сказал: «Посмотрите, сколько вы печатей тут понаставили, товарищ Экбаль, хоть скажите, кому оно адресовано: по дари я немного понимаю, а по пушту ничего не знаю». Он отвечает: «Лично товарищу Брежневу, это письмо ему». В тот же день Горелов, как только мы прилетели в Москву, отнес письмо Огаркову, Огарков — министру, министр — по адресу. Мы знали, что там стоит вопрос о замене посла, второй вопрос — о личной встрече. На любой параллели, где угодно. Но ему в этом отказали, и он, как мне представляется, с этого момента стал чувствовать, что относятся к нему с недоверием…

В первых числах декабря в Афганистан прибыл первый заместитель министра внутренних дел генерал Папутин.

Я не сразу узнал об этом, через день, а до этого он находился в своих частях Царандоя. Через два дня звонит новый посол Табеев и просит приехать к нему. Просил он по одной простой причине: новый посол обстановки не знал, Горелов уехал, а новый Главный военный советник только что приступил к выполнению своих обязанностей и тоже обстановки не знает. Нужно было обсудить документ, который был подготовлен и должен быть направлен в Москву. В этом документе давалась характеристика армии, положения в стране и в партии.

Я приехал к нему. Он говорит, вот читайте, согласны ли вы с этим? Я новый человек, я не могу поручиться за все, что здесь записано.

Я прочитал эту шифровку, там была подпись только Папутина, а две заделаны под подписи посла и Иванова, но самих их подписей не было.

Я прочитал и говорю: с оценкой положения дел в армии категорически не согласен. И думаю, что Веселов — посол при ЦК партии — тоже не согласится с оценкой, которая дается партии.

Он говорит: ну, тогда идите к Веселову, обговаривайте все и редактируйте, как вам кажется верным. Пошел к Веселову, он в посольстве был. «Прочитайте, Семен Михайлович». Прочитал, плечами пожал: «Я думаю, что это не так». Я говорю: «Да, что касается армии, совершенно не так». Рисовалась безысходная обстановка, что тут все валится, все рушится, и если с минуты на минуту не ввести войска, то крах неизбежный.

Он говорит: «Что будем делать?» Отвечаю: «Папутин здесь, он не улетел, поэтому вам сподручнее — советнику ЦК партии — позвонить в Царандой и пригласить его сюда».

Так и сделали. Через несколько минут буквально, расстояние небольшое, он приехал. На беседе был и помощник Веселова. Я задал первый вопрос: «Почему вы такую оценку даете армии? На каком основании, у вас какие-то аргументы есть, вы были в армии?»

Он засмущался: «Ну, вы понимаете, я действительно был только в одном гарнизоне Царандоя. Меня убедили, что везде плохо. Поэтому я и подписал».

Я говорю: «Снимайте свою подпись». Скорректировали мы эту шифровку с Веселовым и отнесли к Табееву. Какова ее дальнейшая судьба, не знаю.