Я мыл руки в мутной воде. Роман-биография Элвиса - [37]

Что она делает сейчас в своей комнате? Подняться? Поговорить? Нет. Он остановил себя. Девочка разволнуется. Зачем — зазря? А если не зря, то все равно ей придется пройти через это. Так пусть уж лучше попозже…

По совету Рэда и из любопытства, перенеся запись в студии на другое время, Джон почти робко подошел к дверям своей музыкальной комнаты. Сквозь маленькую щелку донесся голос Чарли:

— Я дам тебе послушать вот это.

— Ой, какие красивенькие и как смешно называются, — заверещала Лиз. Потом молчание, и снова ее ставший уже серьезным голосок:

— А папа их любит?

— Да, очень.

— Ну, тогда и я.

Папа же стоял в полном недоумении — кого же будет слушать дочка и откуда она знает название. Чарли ничего ведь не назвал. Он что же, читать ее выучил? Ей нет пяти. Ох, Чарли. Может, Прис и Рэд правы — пусть подольше продлится детство. И тут же подумал: «А сам? Мама учила меня в том же возрасте».

Печальные голоса «Чернильных пятен» выводили мамин любимый госпел. Чарли-волшебник! Он всегда знает, когда госпел должен звучать. С тем и распахнул дверь…

Двое в комнате не сразу заметили вошедшего за огромной установкой. Не ждали. А он одним взглядом охватил выражение личика дочурки — такое торжественное, и ее самое любимое платье, которое та надевала, как говорила жена, только в предвкушении праздника. Лицо Чарли было грустным. Друг на друга они не смотрели. Каждый был поглощен музыкой.

Ничего-то он не знает толком о тех, кто любит его, дурака, по-настоящему.

Кашель прорвался непроизвольно. Слушавшие испуганно вскинулись, и Джон заметил, как Чарли резко принял оборонительную позу, закрыв собой Лиз. Тут оба увидели — свой. Босс и отец.

— Папочка! — крикнула Лиз. — Ты послушай, как они поют! Ты ведь не будешь ругать нас? — И рванулась к отцу.

Он подхватил ее на руки, крепко, но осторожно прижав к себе.

— Босс… — начал было Чарли.

— Не надо, дружище. Спасибо тебе. Я ведь не додумался. Занят только собой да своей музыкой. Всех забросил. Сам знаешь, скоро концерты.

— Господи, босс! Я давно хотел, но не решался тебе сказать. Она очень тянется к музыке. У нее отличный слух. Может, певица выйдет?

— Никогда! Ни за что! О, Чарли, только не это! Ты-то знаешь об этом труде больше любого другого. Ничего, кроме музыки. О, Господи, нет!

— Ладно, нет. А доведись тебе начинать сначала? Что?.. Джон опустил голову, и Лиз коснулась маленькими пальчиками волос отца, упавших на лоб.

— Да, другого мне не дано, — выдавил медленно и потом заторопился: — Так хотелось бы учиться. И годы не Бог весть какие. Но как подумаю, что мое общество будет мешать и студентам, и преподавателям… Ох, нет.

— Прости, босс, но их учеба только для себя. Ты же даешь им другую жизнь. Жизнь чувств, которая, в сущности, только одна и делает людей счастливыми или несчастными.

— Уж ты скажешь… — смущенно пробормотал Джон, делая вид, что поправляет платьице притихшей дочери.

— Нет, правда-правда, — загорячился Чарли.

— Пусть так. Оставим это. Поздно мне меняться. Так что мой маленький крольчонок? — снова повернул он разговор на дочь.

— Спроси лучше у Лиз.

— Так как, Лиз?

— Папочка, я… Можно, мы с Чарли и Ламом будем слушать твои пластинки? Мы осторожно. Это так интересно. И весело. И грустно. И всем хочется помочь.

— Конечно, мой крольчонок. Только, если хочешь, давай заведем тебе твою дискотеку.

— Папочка! Да! — взвизгнула Лиз, но почти тотчас какая-то тень коснулась ее личика.

— Что, Лиз? Что? — забеспокоился отец.

— А как я узнаю, что мне нравится? Я ведь не покупаю пластинки.

Ошеломленные, Джон и Чарли переглянулись — в вопросе была ясная недетская логика.

— Ну, ты будешь вначале слушать пластинки здесь, а…

— Папочка, ты только не сердись. Здесь — как праздник. И мама скажет — еще музыка…

— Ну, раз мама, мы должны слушаться, — твердо ответил отец, но исподлобья глянул на Чарли.

— Ты бы послушал свое чадо. Лиз, почему бы тебе не спеть?

— Хорошо. Только что, Чарли? Чтобы папе понравилось. Господи, никто так искренне и бескорыстно не старался ему понравиться. Чарли что-то прошептал Лиз на ухо и потянулся к гитаре. Струны жалобно дрогнули, издав звуки, похожие на шум дождя. Лиз от старания облизала губы, сна чала закрыла, а потом широко открыла серо-голубые, как у отца, глаза и запела «Дождь в Кентукки», самую сложную из его последних вещей. Затаив дыхание, он с ужасом ждал, что вот-вот она сорвется. Но она не сорвалась, не сфальшивила. Какая-то сила берегла ее, подсказывая, как обойти трудные места. Музыкальность?

Закончив петь, Лиз робко посмотрела на отца. А тот только и мог, что поцеловать ее да попытаться не показать выступившие слезы…

Лиз пела и теперь. Но очень редко. И отец втихомолку радовался. Но она совершенно не была подвержена влиянию моды. Не слушала супер-группы. Только то, что любил он. Как-то месяца два назад в честь ее приезда отец спросил, не хочет ли она пойти с ним на концерт очень сильной и очень модной европейской группы. Лиз, удивленно взглянув на отца, ответила — нет! Объяснений не последовало, а было интересно — почему?

— Тебе не нравится эта группа?

— И эта тоже.

— Но почему, Лиз? Нельзя же слушать одних кантристов да меня. Мы, в сущности, мамонты.