Я, Минос, царь Крита - [153]

Случайно я узнал, что жрецы стали сомневаться, не лучше ли перебраться поближе к священному ковчегу, поскольку там им будет проще влиять на верующих и побуждать их к более щедрым жертвоприношениям.

Я решил сокращать расходы, причём по всем статьям. Нашлись, например, министры, которые содержали более двух десятков наложниц. Выяснилось также, что количество обитателей дворца день ото дня растёт. Я знал, что люди голодают и надеются найти у меня работу, а значит, и возможность выжить, однако никак не мог допустить катастрофического роста расходов за счёт увеличения численности поселившихся во дворце. Верховный писец докладывал мне, что во дворце обосновалось более сотни вдов с детьми и прислугой, которых мне предстояло кормить. Рассердившись, я потребовал от главного смотрителя двора с особым тщанием следить за тем, чтобы во дворце остались только те, кто на меня работает. Их и следует кормить с дворцовой кухни.

— Просто недопустимо, — бушевал я, — чтобы вдовы брали с собой сестёр и братьев, тоже с детьми и слугами (на Крите привыкли жить целыми родами) и кормились за мой счёт.

Это было уже чересчур, и я принялся проводить всё более жёсткую экономию. Участились случаи, когда вдовы обращались к Сарре, умоляя помочь им, ибо главный смотритель выставил дядюшку или тётушку за пределы дворца. Ко мне тоже приходили плачущие женщины с просьбой о снисхождении.

Едва Сарра касалась моего ложа и принималась дарить мне ласки, как тут же заводила речь о той или иной женщине, прося помочь. С трудом вытерпев неделю подобной «любви», я запретил Сарре приходить ко мне.

   — Не могу больше выносить твою болтовню! — крикнул я ей вслед. — Что ты за человек... отдаёшься не любя и несёшь при этом всякий вздор!

Моим наложницам всё стало известно — я знал, что у стен есть уши. Вскоре после изгнания Сарры ко мне пришла Дурупи. Взяв меня за руку, она, гордясь собой, увлекла меня в какое-то помещение с расписанными стенами. По углам стояли экзотические растения, стены украшали роскошные ткани. Рабыня принесла мне вино и небольшие лепёшки, а из соседней комнаты тем временем донеслись звуки флейты и лиры.

Я с удивлением глядел на Дурупи, оставшуюся в одной накидке. Она грациозно исполняла какой-то неведомый мне танец, совершая при этом соблазнительные движения животом и верхней частью тела...

   — Это танец живота, — пояснила пожилая рабыня, как раз ставившая на пол блюдо с фруктами.

В ответ на мой вопросительный взгляд она добавила:

   — Этот танец, повелитель, прежде посвящали плодородию — он служил подготовкой к рождению ребёнка.

Я восхищался Дурупи, которая в эти минуты вращала животом, время от времени легко вскидывая им.

Шёпотом, словно выдавая какую-то тайну, старая рабыня сказала мне:

   — Женщины в гаремах царей и вельмож в Анатолии и Финикии исполняют этот танец, чтобы развлечь своего господина или его друзей. Танец живота уходит своими корнями в незапамятные времена.

Кончив танцевать, Дурупи увлекла меня на своё ложе. Когда мы заключили друг друга в объятия, она сказала:

   — Минос, любимый, будь осторожен! Все, кого ты изгнал из дворца, станут отныне твоими врагами...

Эпилог

Меня окружали сотни предателей, и лишь единицы продолжали верить, что я способен спасти страну. Я постоянно искал обнадёживающие признаки, но не обнаруживал их.

Я издавал законы, однако помнил о существовании законов природы, которыми и мне следовало руководствоваться. Движение листьев на дереве указывало мне направление ветра. По уровню воды в резервуарах я мог определить, достаточно ли влаги скопилось в почве. Я знал, что за днём неизбежно приходит ночь, а семь засушливых лет нередко сменяются семью урожайными. И разве издавна не было известно, что за периодом упадка следует период подъёма?

Волнения в деревнях всё росли. Едва ли не каждый час приносил мне подтверждение, что многие из зачинщиков были обманщиками и болтунами, которые дурачили крестьян, одержимые в действительности безмерной жадностью. Имея деньги, каждый оборванец мог обзавестись свитой и даже нанять солдат. Он мог присвоить себе любой воинский чин. У кого денег хватало всего на десятерых, становился таким образом «капитаном»; вдвое большее количество нанятых делало такого проходимца «полковником». Тот же, кто оказывался достаточно богатым, чтобы вооружить целую армию, мог произвести себя в «генералы».

В городах всё чаще встречались разряженные бездельники, самовольно присвоившие себе право командовать. До меня доходили слухи, что между этими новоявленными командирами происходили подчас ожесточённые столкновения. Уже сейчас спорили из-за добычи, которую ожидали захватить в храмах, из-за сокровищ, которые надеялись обнаружить в моём дворце. Заранее разгорелась борьба за мои земли, делили даже моих наложниц и рабынь.

Страхом и обеспокоенностью людей не преминули воспользоваться шарлатаны. Они предлагали на рынках приносящие счастье амулеты, которые охотно раскупались. Многие бросились к предсказателям и ясновидцам.

Капитаны судов и торговцы рассказывали в тавернах самые противоречивые истории о мятежах. Одни уверяли, будто в Гурнии крестьяне разрушили храм. По утверждению других, эти самые крестьяне защитили от солдат-мародёров место жертвоприношения. Каждое судно, приходящее в Амнис и Ираклион, привозило всё новые сведения, но они только мешали уяснить истинное положение дел.