Я, Минос, царь Крита - [155]

   — О боги! Отдаю это святое место под вашу защиту! Покарайте грешников, которые осмелились поднять руку...

И вдруг откуда-то, словно из морской пучины или недр пещеры, раздался незнакомый, грозный голос:

   — Если критяне причинят зло тем, кто мне служит, если осквернят хоть одно из священных мест, я прокляну их и на них падёт тьма!

Мне показалось, что я сплю, й я несколько раз протёр глаза. Как бы то ни было, не успело отзвучать первое слово, произнесённое неведомым голосом, как солнечный свет стал постепенно меркнуть. Когда голос умолк, на землю опустилась ночь. Вместо солнца в небе висел чёрный диск, окружённый огненным кольцом...

У людей, намеревавшихся штурмовать храм и жилище жрецов, вырвался крик ужаса. В страхе они побросали оружие, одни воздели руки, моля о прощении, другие упали на землю, скуля и дрожа всем телом. Среди солдат тоже поднялась паника. Их ряды рассеялись, многие отшвырнули прочь оружие и завыли от страха.

Когда тьма мало-помалу начала отступать, центральный дворик был почти пуст. Он весь был усеян копьями и топорами, большими камнями и балками, с помощью которых нападавшие собирались проникнуть в помещения, занимаемые жрецами.

— О боги! — вскричал Манолис, и голос его разнёсся далеко. — Будьте милостивы и явите несчастным свой лик!

И в тот же момент опять засверкало солнце, и мне показалось, будто никогда не было никакого знамения, столь всесильного, что ему удалось изгнать солнце с небес.

Со всех сторон раздавался плач и громкие молитвы. Люди снова хлынули на центральный дворик, приветствуя возвращение светила радостными криками. Совершенно незнакомые люди заключали друг друга в объятия и отовсюду ползли на коленях к храму, чтобы припасть губами к его камням.

Я узнал, что в других местах, от Амниса до Кидонии, жрецам удалось заманить своих противников, чтобы заклеймить их затем проклятием богов.

Мне ещё раз пришлось убедиться, что жрецы представляли собой на Крите реальную силу, которую я недооценивал в своих расчётах. Благодаря ловкому использованию затмения солнца Манолис сделался практически неуязвимым, в то время как я был словно безоружный солдат, которому нечем обороняться, кроме собственных кулаков. У меня было столько потенциальных противников, что я чувствовал себя совершенно беззащитным.

Я оказался плохим дипломатом — всегда игнорировал жрецов, слишком часто оскорблял их и выставлял на посмешище.

Народ везде праздновал благополучный исход солнечного затмения. Люди отовсюду устремлялись к святым местам, собирались на улицах и площадях.

Казалось, они находились под влиянием какого-то дурмана. Теперь почти не проходило дня, чтобы не отмечался какой-нибудь праздник. На улицах появлялось всё больше процессий, деревенские дороги оживляла музыка и танцы в окружении горящих факелов. Люди вваливались в дома соседей и вытаскивали их, нередко ещё сонных, на улицу, где устраивались попойки. У меня во дворце тоже что-то постоянно праздновали. Казалось, что люди разных сословий — офицеры, чиновники, жрецы, фокусники и акробаты, певцы и танцовщицы — успели побрататься. Устраивались оргии — особенно по ночам, — на которых звуки арфы чередовались с бормотанием пьяных и истерическим смехом женщин и девушек.

Почти каждый вечер, когда одурманенные вином придворные теряли бдительность, я тайком покидал дворец и бродил по улицам в крестьянской одежде. Где бы я ни появлялся, я встречал людей, утративших представление о дисциплине, учтивости и морали, искавших одних только чувственных наслаждений.

Я присел на край резервуара в квартале ремесленников и задумался. Какой-то жрец, заметив меня, протянул мне ячменную лепёшку и кружку молока.

   — Ты болен? — участливо поинтересовался он. — Оглянись вокруг, сейчас самое лучшее время года. Ночи длинные и звёздные, земля в цветах и колосьях. Вода чистая как хрусталь, и если ты откроешь душу, то услышишь пение, щебетанье и жужжание. Очнись! — призвал он.

   — Моя душа больна, — прошептал я, — меня окружают сотни предателей, где найти человека, готового помочь мне?

   — Ты говоришь прямо как наш царь Минос.

   — Ты имеешь что-нибудь против него?

   — Он — воинственный царь, а народ ненавидит войны. Он готов скорее носить золотые браслеты, нежели меч. Он хочет хорошо жить и не голодать, как голодают остальные из-за строительства портов и улиц, новых судов и торговых центров. Он хочет смеяться и не хочет плакать. Минос, да хранят его боги, должен заботиться о хороших певцах и танцорах, а не о том, чтобы посылать в рудники рабов и заключённых. Медью сыт не будешь...

Торговцы прекрасно воспользовались оживлением, царившим на улицах. Они подходили с корзинами, полными ячменных лепёшек, к солдатам и крестьянам, ремесленникам и прочим зевакам. Они носили кожаные мешки и кувшины с вином и предлагали первому встречному совершенно бесплатно. На вопрос, почему они не берут денег, одни отвечали, будто это я, Минос, всех угощаю, другие же уклончиво замечали:

   — Ешьте и пейте, кто чтит богов; кто знает, не ждёт ли нас новая кара за наше безбожие? — Это были сторонники жрецов.

Мне не раз доносили, что уже появились агенты, которые под большим секретом рассказывают людям, будто бы я собираюсь разрушить все храмы и прогнать жрецов.