Я люблю дождь - [9]

– Кстати, куда ты собираешься? – пытаюсь приостановить изливающийся на меня поток красноречия.

– На Гиндзу. Мы встречаемся в клубе. А оттуда пойдем куда-нибудь пообедать. Может быть, составишь нам компанию?

– Что ты! Посмотри, в каком я сегодня виде.

– Ничего, такой ты моему знакомому даже больше нравишься.

Вернувшись с моря, я не успела переодеться, на мне все та же широкая блуза из махровой ткани и вылинявшие джинсы. Когда я входила в гостиницу, швейцар даже покосился на меня.

– Между прочим, мой приятель, оказывается, как-то видел тебя.

– Да? Где же?

– На Акасаке, в заведении, где играют в патинко [6]. Сначала он решил было тебя окликнуть, но, во-первых, до этого он виделся с тобой всего только раз, и потом – ну не забавно ли? – он говорит, что у тебя было такое сосредоточенное лицо. Впрочем, вскоре тебе перестало везти, и ты ушла.

– Надо же, правда?

– Да. И вообще, во время всякой игры, будь то патинко или сиена, ты становишься невероятно серьезной, ну просто озадачиваешь своим видом.

– Неужели?

– Честное слово, посмотри как-нибудь на себя в зеркало. Между прочим, ты его тогда совершенно очаровала. Одета ты была в своем обычном стиле. Ты ведь любишь облачиться в мужскую рубаху и джинсы или надеть охотничью шляпу. Он говорит, что в своей мешковатой рубахе ты была похожа на мальчишку и… – ну просто очень мила.

Опять мальчишка? Мне это уже начинает надоедать.

Когда-то он сказал: «Я люблю дождь». И точно, всякий раз, когда мы встречаемся, становится пасмурно и сыро.

Нашим встречам больше пристал не безоблачный смех, а обмен пасмурными изучающими взглядами. Вернее, так стало теперь. Он оставил во мне глубокий след. Я ощущаю кожей даже его слова. И все-таки это разные вещи: тело, совершенно привыкшее к нему, и не поспевающая за телом душа.

Такой меня Макико не знает.

На дворе стрекочут цикады. Вот и осень пришла. С этой мыслью прижимаюсь носом к его плечу. Сейчас кажется, что ничего дороже этой тишины нет.

– Ты знаешь, о чем поют цикады? – шепчет он. Не меняя позы, отвечаю ему в плечо:

– Корокорокоро, ру-ру-ру-ру

– Когда ты выдыхаешь сюда, щекотно.

– Но ведь правда, они поют. корокорокоро, ру-ру-ру. Кажется, больше никаких звуковне разобрать.

– Нет, прислушайся как следует.

Ничего не понимая, поднимаю лицо и спрашиваю взглядом. Он говорит:

– Ката-тотэ, сусо-тотэ, близка холодная пора – вот как они поют.

– Что это значит? – На сей раз спрашиваю словами.

– В старину люди ходили в кимоно, вот цикады и предупреждают, что скоро, мол, наступят холода.

– А что такое «ката-тотэ, сусо-тотэ?» [7]

– Ну как же, летом жарко, поэтому рукава одежды поднимают в плечах, а полы подворачивают. Оттого цикады и говорят: распусти складки на рукавах, спусти подол, ведь холода уже близки.

– Вот оно что? Интересно. «Ката-тотэ, сусо-тотэ, близка холодная пора». В самом деле, так оно и есть.

Когда произносишь это в одном ритме с голосами цикад, удивительно совпадает.

– Ката-тотэ, сусо-тотэ… – весело повторяю я.

– Так в старину говорили люди.

– А откуда ты это знаешь?

– Мне рассказала бабушка.

– А-а, значит, и у тебя была бабушка?

– Естественно.

– Странно, такое впечатление, что у тебя не должно быть ни бабушки, ни дедушки, ни отца с матерью.

– Почему?

– Просто так кажется.

– Что же, у меня такой вид, будто я один-одинешенек на свете?

Да нет, думаю я про себя, но вслух ничего не говорю. Просто вглядываюсь в его профиль.

В небольшом домике где-то в нижней части города он, еще ребенок, и его бабушка лежат рядом и разговаривают про цикад. Эта картина возникает у меня перед глазами, но сразу же исчезает. Его хорошо вылепленный профиль выдает обитателя верхней части Токио с его особняками.

Странный он – этот человек. Хоть и мужчина, а любит дождь, обожает кошек, слушает Моцарта.

К автомобилям совершенно равнодушен. Разумеется, водительских прав у него нет. Рукописями своими занимается от силы два-три дня в неделю. Держится с редким благородством.

Так что же все-таки притягивает меня в нем, в этом загадочном человеке?

Среди ночи открываю дверь и сразу же немного сожалею об этом. Из помещения выплывает влажный воздух, откуда-то из темноты возникают четыре белых существа и льнут к моим ногам. В их протяжном мяуканье мне чудится угроза.

Второпях ищу выключатель и зажигаю свет. Щурясь от яркого света, кошки разом поднимают ко мне мордочки. И, как бы приглашая следовать за ними, бросаются куда-то в глубь дома.

Сегодня я зашла всего на несколько минут. Так, чтобы при встрече сказать ему невзначай – дескать, на днях заезжала покормить кошек. Войти в дом, который долгое время был заперт, – довольно жуткое испытание. Особенно в столь поздний час.

Намеренно громко шелестя пакетом с консервами для кошек, иду в кухню.

Делаю два, потом три шага по коридору и вдруг останавливаюсь как вкопанная. В темноте различаю что-то черное. Этот черный предмет как-то неестественно лежит у входа в кухню.

В страхе протягиваю руку и нащупываю выключатель. Как только он щелкает, у меня перехватывает дыхание.

Это огромная черно-бурая крыса. Она мертва, лежит разодранным животом кверху, лапы сжаты.

Что же с ней делать? Я никогда не брала в руки дохлых крыс. К тому же таких огромных.