Я, Лунин… - [90]

Пришедшая ему в голову несколько месяцев назад идея — взять как можно больше денег и навсегда исчезнуть, теперь, когда она стала близка к воплощению, вдруг начала вызывать множество сомнений. Что, если его арестует местная полиция и выдаст обратно в Россию? Что, если деньги быстро кончатся, а он не сможет найти новых источников дохода? Что, если там, где-то далеко, ему будет хотеться вернуться назад, к жене и детям? Хотеться так сильно, что уже не будут радовать ни теплое море, ни скользящее изо дня в день над головой оранжевое солнце, ни свежее кокосовое молоко, которое так приятно потягивать в жаркий полдень, устроившись где-нибудь в тени, под распахнутым пляжным зонтом.

Последний вопрос Николай задавал себе чаще остальных. Делал он это каждый вечер, возвращаясь домой и целуя выбегающих ему навстречу детей. Следом за двумя непоседами в прихожую выходила Ленка, от которой всегда в это время вкусно пахло кухней и предстоящим ужином. Каждый день этот запах был разным, но всегда он казался настолько аппетитным, что во рту сразу набегали слюни и хотелось сразу же бежать к столу, чтобы немедленно проглотить все, что Ленка успела за вечер наготовить. Этот же вопрос он задавал себе в спальне, когда, прижавшись к жене, вдыхал носом аромат ее волос, проводил рукой по нежной, шелковой ткани ночной сорочки, а затем скользил ладонью дальше, по еще более нежной и шелковистой коже Ленкиного бедра. Этот вопрос мучил его все выходные, когда, оставшись дома, он возился с детьми в их комнате или выходил с ними побегать по двору. Чем больше Николай думал, тем слабее была надежда найти ответы на свои собственные вопросы, тем труднее ему было принять какое-либо решение. Тем временем равнодушное, знающее ответы на все вопросы время бежало вперед и вот-вот должно было преодолеть ничтожную для него самого, но такую важную для Трошина отметку. Через две недели июнь, а с ним и второй квартал должны были закончиться, а это означало, что времени для принятия решения у Николая почти не осталось.

Глава 22, в которой тяжелый для Лунина день заканчивается, а пельмени еще нет

«Я, Лунин Анатолий Петрович, третьего июня около двадцати двух часов вечера совершил убийство Мещерской Дарьи Владимировны. Более точное время указать не могу. Причиной убийства стал внезапный конфликт на личной почве».

Илья взглянул на неподвижно застывшую в кресле Шестакову и продолжил читать протокол допроса.

«Вернувшись домой около восьми вечера после празднования рождения сына моего приятеля Эдуарда Кравцова, я лег спать. Проснулся от того, что внизу хлопнула входная дверь. Думаю, что это вернулась моя мать, которая каждый вечер ходит за молоком. У меня сильно болела голова, и я решил выйти на улицу подышать свежим воздухом. Когда я спустился вниз, мать была на кухне и не могла меня видеть. Выйдя во двор, я немного постоял возле дома, потом решил пройтись. Свернув в проулок, я встретил Мещерскую, которая шла ко мне. Она стала упрекать меня в том, что я слишком часто употребляю спиртные напитки. От ее упреков у меня еще сильнее разболелась голова. Я попросил ее замолчать, но она кричала на меня все сильнее. Тогда я не выдержал, схватил лежавшую в траве палку и ударил Мещерскую по голове. О том, что из палки торчит гвоздь, я не знал. Происхождение следа от другого удара объяснить не могу, так как плохо помню все происходящее. Возможно, я сначала ударил ее кулаком. Убивать Мещерскую я не хотел, хотел только, чтобы она замолчала. В содеянном раскаиваюсь».

— Вы в это верите? — Илья отложил протокол в сторону.

— У меня нет оснований не доверять показаниям подозреваемого.

— Нет, — согласился Лунин, — но я ведь задал другой вопрос. Вы сами в это верите?

— Разве это имеет какое-то значение?

— Не знаю, — Илья неуверенно пожал плечами, — мне кажется, все имеет какое-то значение.

— В любом случае здесь уже ничего изменить невозможно.

— Наверное, вы правы, — вновь согласился Лунин и вдруг, протянув вперед руку, коснулся пальцами запястья Ирины. — У меня к вам просьба. Всего одна просьба. Пообещайте, что выполните ее.

— И что вы попросите? Организовать вашему брату побег? — Шестакова грустно усмехнулась, не предпринимая попыток освободить руку из-под тяжелой лунинской ладони.

— Нет, — Илья медленно покачал головой, — я хочу, чтобы вы допросили Головкова.

— Да что это такое! — Ирина возмущенно отдернула руку. — У вас прямо мания какая-то! К вашему сведению, я узнавала. Ни Михаил Эдуардович, ни его опера к вашему брату в СИЗО не наведывались.

— Не в этом дело. Если Анатолий дал такие показания, что он выходил на улицу, вы в любом случае обязаны будете допросить Головкова, как соседа, и выяснить у него, видел ли он или слышал, как выходил Лунин. Или как возвращался. А заодно задайте ему вопрос, выходил ли он сам в это время.

— Да с чего вы взяли, что он должен был куда-то выходить?

— А с того, что у него очень тугой засов на калитке. Похоже, Головков изо дня в день пользуется только автоматическими воротами, и засов на калитке капитально проржавел. Когда его открываешь, раздается сильный грохот. Я сам его слышал, когда Головков выходил, чтобы со мной познакомиться.