Свернув с шоссе, старенький «лендкрузер» замедлил ход, а метров через двести и вовсе остановился. Ближе к реке подъехать было уже невозможно, крутой склон, заросший густым кустарником, являлся непреодолимым препятствием даже для внедорожника. Но смысла спускаться и не было. С возвышенности открывался великолепный вид на реку, которая чуть ниже по течению описывала замысловатую петлю, а затем вновь устремлялась на север, как делают почти все сибирские реки. Недовольно фыркнув, дизельный двигатель умолк, но из машины так никто и не вышел.
— Ну прекрати, — Наташа с улыбкой отстранилась от мужа, — здесь же люди.
— Да ладно, — Никита бросил взгляд на стоящий метрах в пятидесяти белоснежный БМВ, — видишь, нет никого. Небось, сидят в машине и тем же самым занимаются. — Он вновь потянулся к жене.
— Давай хоть назад пересядем, — Наташа тоже взглянула на застывший в тени огромной сосны белый внедорожник, — там стекла тонированные, да и вообще…
— И вообще удобнее, — просиял Никита.
Десять минут спустя, когда Наташа уже делала бутерброды на небольшом раскладном столике, Никита неторопливо один за другим выпускал в небо клубы серого дыма. Докурив сигарету и бросив ее с обрыва, он оглянулся и посмотрел на хлопочущую возле стола жену. Они впервые за год выбрались куда-то вдвоем, оставив Гришку на попечении Наташиных родителей. Еще три часа в пути, и они будут в Среднегорске. Конечно, не столица, но в сравнении с Аликаново вполне себе мегаполис. Номер в отеле он уже забронировал, Наташке должно понравиться. Но самое главное — это приготовленный им сюрприз, о котором жена даже не догадывается. Рука непроизвольно коснулась кармана джинсов, где в бумажнике из крокодиловой кожи прятались два билета на концерт «Ленинграда». Прощальный тур, как пропустить? Хотя, скорее всего, лет через пять можно будет сходить еще разок. А потом еще. Сейчас у всех много прощальных туров, так принято. Но это когда будет, а жизни радоваться надо сейчас, пока они еще молоды. Никита взглянул на белый автомобиль. Его пассажиров по-прежнему не было видно. Странно, купаться они уйти не могли, спуск здесь совсем неудобный, а больше на берегу деться было некуда. Может, спят?
— Никитка, ты обедать идешь? — позвала Наташа.
— Лечу, — откликнулся Никита и прищурился, прикрывая глаза от бьющего в лицо солнца. Ему показалось, что белый внедорожник моргнул габаритами, как обычно бывает, когда машину ставят на сигнализацию или снимают. Вот только кто мог это сделать, ведь, как и минуту назад, поблизости никого из людей не было видно, лишь доносился гул мчащихся по шоссе большегрузов. Белый автомобиль вновь блеснул габаритными огнями.
— Никита! — В голосе Наташи отчетливо слышалось нетерпение.
— Иду я, иду. — Никита шагнул было к жене, но тут белый внедорожник вновь призывно моргнул. Никита нахмурился и широким шагом направился к непонятному автомобилю.
Голову приподнять он уже не мог, поэтому все, что видел, — это была пожелтевшая под ярким солнцем трава и ноги, которые постепенно приближались к нему. Не доходя метров десять, ноги остановились, возможно, их владелец сомневался, стоит ли приближаться. Скорее всего, все дело было в траве, слишком уж она разрослась за лето и теперь в ней почти ничего невозможно увидеть. Он еще раз нажал кнопку на брелоке и попытался закричать, во всяком случае, открыть рот он точно сумел. Может быть, у него что-то и получилось, сам он не понял, но ноги вновь продолжили свое движение в его сторону. Им оставалось сделать всего шесть, пять, четыре… на счете три он потерял сознание, и рука, сжимающая окровавленный брелок, бессильно разжалась.
* * *
Из всех летних месяцев август нравился Илье Лунину больше всего. Недолгая, но изнуряющая июльская жара, от которой лицо Лунина беспрерывно покрывалось мелкими капельками пота, уступила место приятному дневному теплу, с наступлением сумерек переходящему в легкую, несущую свежесть прохладу. Неторопливо прогуливаясь по аллеям невзрачного сквера, который власти города с внушающим уважение упорством гордо именовали парком, и размышляя о том, в какой последовательности расположить все двенадцать месяцев по степени убывания его к ним любви, Илья был вынужден признать, что июнь почти ничем августу не уступает. И все же август он поставил на первое место в своем списке. Все дело было в том, что Илья, или как звали его некоторые коллеги — Илья Олегович, любил грустить. По его мнению, поводов для грусти хватало всегда, а сами эти поводы были столь обильны и разнообразны, что даже не стоило пытаться их все классифицировать. Но в августе, по сравнению с июнем, одним поводом всегда было больше. Повод этот был столь же очевиден, как и то, что стремительно увеличивающееся в размерах и меняющее цвет с грязно-белесого на темно-серый, переходящий в черноту облако, нависшее над городским парком, вот-вот превратится в полноценную дождевую тучу.
Осень! Ее неумолимое приближение еще почти незаметное в начале августа и тем не менее такое предсказуемое и ожидаемое и было тем весомым поводом для легкой грусти, которым при всем желании не мог похвастать красавец-июнь. Немного поколебавшись и вспомнив про тополиный пух, заполоняющий улицы Среднегорска в последнюю неделю июня и передаваемый, словно рассыпавшаяся в прах эстафетная палочка, преемнику — июлю, Лунин окончательно укрепился в осознании превосходства августа над другими месяцами года.