Я, Лунин… - [41]

От таблички с перечеркнутым названием до поворота на Ясачное было всего семь километров, Илья засек расстояние на одометре. Еще триста метров, поворот направо, и вот он опять на Радужной улице, вот промелькнул тот самый проезд, где была убита Дарья Мещерская. Илья сбавил скорость. Если были верны его воспоминания двадцатипятилетней давности, то до дома, в котором он провел не одно счастливое лето, оставалось совсем немного, миновать два участка, а третий как раз и будет их, лунинский. Выкрашенный красной краской с белыми навершиями деревянный реечный забор, перед которым щетинился во все стороны иглами огромный, разросшийся куст шиповника, который дед несколько раз порывался вырубить, но бабушка не давала согласия. За забором устремившие к солнцу свои пестрые головы астры и георгины, еще какие-то цветы, названия которых бабушка ему, конечно же, говорила, но почему-то в памяти они не остались. Может, гладиолусы? Лунин нахмурился, пытаясь вспомнить, как выглядят цветы с таким странным, если и вызывающим ассоциации, то только с гладильной доской, названием, но так и не смог ничего вспомнить. Вот как они с дедом делали забор, он помнил хорошо. На самом деле забор делал дед. Один. Его, Ильи, скромное участие ограничивалось тем, что он стоял рядом, сжимая в руках жестяную коричневую банку, на которой крупными оранжевыми буквами было написано INDIAN INSTANT COFFEE, и по команде деда доставал из нее очередной гвоздь. Рейки дед прибивал очень ловко, на каждый гвоздь у него уходило всего два удара. Первым, совсем несильным, он, придерживая гвоздь левой рукой, лишь немного заглублял стальной стержень в древесину, затем убирал руку и наносил второй удар — быстрый, вгоняющий гвоздь в рейку по самую шляпку. Тук-тук — и рейка прибита к верхней поперечине. Василий Захарович садится на корточки, и маленький Илюша слышит, как хрустят дедовы колени. Тук-тук — теперь рейка зафиксирована и вверху, и внизу. Илья готовится достать из банки очередной гвоздь, а тем временем дед прикладывает к поперечине контрольную рейку. Контрольная рейка, как объясняет Василий Захарович, нужна для того, чтобы расстояния между остальными, прибитыми, были одинаковыми. Так гораздо удобнее и быстрее, чем возиться с рулеткой и делать разметку карандашом. У деда вообще все, за что бы он ни взялся, получается ловко и быстро. Глядя на него, маленький Илюша думает, что, когда вырастет, будет так же ловко справляться со всем, что ему надо будет делать. Но это когда вырастет, а сейчас гораздо лучше было бы пойти на пруд искупаться или поиграть с Толиком и соседскими ребятами в футбол. А ведь Толик тогда забор с ними не делал, неожиданно вспоминает Илья. Сказал, что подвернул ногу и ему тяжело стоять долго на одном месте, хотя потом, после обеда, вместе со всеми пацанами играл в футбол и даже, в отличие от Ильи, бывшего в очередной раз вратарем, забил два гола. Толик всегда был такой, с хитринкой. Но ведь, если разобраться, когда играешь в футбол, на месте долго стоять не надо, наоборот, весь смысл, чтобы двигаться как можно больше. Если только ты не вратарь.

— Жди здесь!

В ответ Рокси лишь лениво вильнула хвостом.

Выйдя из машины, Илья удивленно обвел взглядом высившийся перед ним кирпичный забор, украшенный маленькими, выкрашенными бронзовой краской стальными пиками, грозно смотрящими своими остриями прямо в небо. Подойдя к воротам, он убедился, что никакой ошибки нет. Радужная, пятнадцать. Пластиковый коробок электрического звонка прятался под небольшим, защищающим от осадков козырьком. Нажав кнопку, Илья прислушался, но вокруг было все так же тихо, как бывает тихо только в деревне. Тишина эта не абсолютная, на самом деле она наполнена звуками, вот только звуки эти очень сильно отличаются от тех, что можно услышать в городе, пусть даже таком небольшом, как Одинск. Нет грохота трамваев, не ревут двигателями проносящиеся машины, не слышно безостановочного гула — топота тысяч куда-то спешащих ног, сотен одновременно звучащих голосов. За городом тишина наполнена жужжанием или писком пролетающих мимо насекомых, звонким постукиванием дятла, облюбовавшего старую березу, опустившую к земле свои тяжелые ветви. Еще громче дятла исходит тоскливым криком кукушка, потом она резко, оборвав чей-то неудачный счет, замолкает, и становится слышно, как перекликаются между собой прячущиеся в кустах синицы. Это и есть настоящая, живая тишина.

Лунин еще раз надавил на кнопку звонка. Выждав секунд десять, он уже собирался ударить по калитке кулаком, когда услышал негромкое:

— Кто?

— Это я, тетя Тань, Илья. Открывайте. — В последнюю секунду он сообразил, что приехал к тетке с пустыми руками, но что-то исправить уже не было никакой возможности.

Лязгнула железом о железо задвижка, и калитка распахнулась. Татьяна Васильевна сделала неуверенный шаг вперед, с силой прижалась лбом к груди Лунина и так надолго застыла без движения. На этот раз она не плакала, во всяком случае, плечи ее не вздрагивали так, как это было несколько дней назад в кабинете следственного комитета. Левая рука тетки крепко обхватила Илью за шею, а правая совершала безостановочные движения, елозя по его плечу. Лунин осторожно наклонил голову и коснулся губами седых, некрашеных корней ее волос на макушке.