Я — легионер - [18]
Однажды Луцилий вызвал меня из строя и стал рассматривать мои ноги с таким удивлением, словно это были копыта. И только из ругани, сопровождавшейся ударами, догадался, что завязки моих сандалий подняты на два пальца выше, чем положено. В другой раз ему показалось, что я не поддерживаю равнения при сдваивании рядов, и, не пожалев своего времени, гонял меня до тех пор, пока я не упал в изнеможении.
Луцилию было мало дня. Не раз он устраивал «прогулки» по ночам. В полном вооружении, с копьями в руках, мы должны были пройти десять миль военным шагом и возвратиться в лагерь. Причём некоторую часть пути он заставлял нас бежать.
А упражнения с оружием! Всемогущий Юпитер! Что это за пытка! Где он только раздобыл такие тугие луки и тяжёлые копья! О деревянные чучела! Сколько я принял из-за вас мук!
— Чучело изображает неприятеля, — объяснял Луцилий. — Вы должны его поразить. За промах удар лозой.
К концу дня мне причиталось двадцать горячих. И я их получил.
Только один Перценний яростно всаживал свой дротик без промаха в грудь деревянного чурбана. Поползли слухи: «Тут дело нечистое. Не иначе как у Перценния амулет меткости».
Но Перценний сам рассеял наши подозрения. Оказывается, всё дело в воображении. Стоит только представите себе на месте чучела самого Луцилия (есть ли неприятель страшнее центуриона?), и рука не даст промаха.
Клянусь Геркулесом! Я ненавидел центуриона не меньше, чем Перценний. Но все мои попытки совершить мысленную подмену ни к чему не приводили. Я расплачивался спиной за отсутствие воображения.
Жизнь наша была бы вовсе невыносимой, если бы не одна слабость Луцилия: он любил выпить. Замечено, что вино на людей действует по-разному. Одни от него свирепеют и лезут в драку. Другие расслабляются и теряют присущую им самоуверенность. На Луцилия, благодарение Юпитеру, вино действовало смягчающе. Он становился разговорчивым, даже болтливым, ударялся в воспоминания и клял свою собачью должность.
— Эй вы, зелень! — говорил он, уставившись на нас бессмысленными глазами. — Пользуйтесь моей добротой! Вот у меня был центурион — зверь. Мог кулаком быка убить. Кто-то во время привала украл курицу. Центурион бил всех подряд, пока не нашёлся виноватый. Сам ему отрубил голову, а всему манипулу запретил во время похода разводить огонь и есть горячую пищу.
Как дрессировщик поощряет животных лучшей пищей, нас награждали двойным и полуторным пайком за рвение и усердие, за покорность и бесчувственность. Не прошло и месяца, как в нашем манипуле появились дупляры и сесквипляры.[41] Были и другие поблажки. Услужливых центурион освобождал своей властью от тяжёлых работ, назначал на раздачу пайка. Так появилось множество маленьких начальников, привязанных к колеснице власти и пользующихся привилегиями.
Необыкновенная меткость обеспечила Перценнию двойной паёк. Но эта награда не отделила Перценния от нас, он делился своим пайком с товарищами по палатке. Да и во всём другом он готов был помочь: подставить плечи, дать совет, принять на себя чужую вину.
Перценний владел не только даром убеждения, но и поразительным искусством скрывать свои помыслы и намерения. Для Луцилия и других начальников он был старательным воином. Для нас — бунтарём, защитником слабых. О, какие он находил слова, чтобы прославить достоинства мирной жизни в кругу семьи. С каким отвращением он говорил о служении Марсу[42] и о тех, кто превратил его в источник наживы.
Будучи человеком общительным, Перценний сблизило не только с новобранцами. Многие ветераны приходили нему за советом, и чаще других Вибулен.
Вибулен начал службу ещё при Агриппе[43] и проделал вместе с ним два похода. По шрамам на лице и груди Вибулена можно было изучать историю войн с варварскими народами Испании, Африки, Германии. В этом году Вибулен должен был выйти в отставку и ему, как и другим ветеранам, предлагали участки на берегу Савуса.[44]
— Скажи, — обращался Вибулен к Перценнию, — зачем мне эти болота? Мало я кормил вшей? Надо ещё кормить комаров! Для этого я проливал кровь? Где же справедливость?
— В волчьей пасти, — отвечал Перценний. — Разве ты не знаешь басню о ягнёнке, отправившемся искать справедливость? Волк показал ему, где справедливость. От бедняги не осталось и косточек.
На мои вопросы о его прошлом Перценний отделывало: шутками. Но я подозревал, что прежде он был актёром и наивно спрашивал:
— Разве имена актёров не становятся достоянием истории?
— Мы не греки! — отвечал Перценний. — Быть актёром у нас позор. Прославиться можно только в военном лагере или на поле брани. Ты слышал, чтобы актёру дали публичную награду? А какой-нибудь новичок, попадающий без промаха в чурбан, уже дупляр. А там, глядишь, мне нацепят на грудь фалеру[45] и я стану центурионом.
Только однажды Перценний несколько приоткрыл свою тайну:
— Что ты всё говоришь обо мне? Нашёл знаменитость! Овидия читал весь Рим, а стоило ему не угодить Августу, и он оказался в Томах. Бедняга Овидий, наверное, поменялся бы со мною местами. Тут хоть ссылка со сроком. И не такая глушь. И ты не один. А там кругом варвары. И почта приходит через месяц. И нет никакой надежды на возвращение.
