Я — легионер - [15]

Это был план, построенный на песке. Но флот уже стоял в гавани Пирея, и ветер безумия раздувал его паруса. А в ночь перед отплытием кто-то сломал носы гермам. Сотни лет стояли эти статуи на перекрёстках, и их никто не трогал. А тут такое кощунство! Его приписали Алкивиаду. Очень уж похоже было на его проделки. Нет, я не думаю, чтобы это сделал он. Но молва подобна лернейской гидре, у неё много голов и зловонных ртов. Их не устрашишь раскалённым железом.

Называли и моё имя, будто я обучил его неверию в богов. Я не стал, оправдываться. Да, я был виноват, хотя и не в том, в чём меня обвиняли. А события следовали с головокружительной быстротой. Алкивиад только высадился с армией в Сицилии, как ему был послан вызов на суд. Он, как ты знаешь, сбежал и скрылся в Спарте. Нет, это не доказательство его виновности. Просто Алкивиад не привык быть обвиняемым. Но хуже всего, что он дал спартанцам совет, как воевать против Афин. Это он погубил нашу армию. А всё началось с малого.

— Да, ты виноват, — молвил человек, глядя Сократу прямо в глаза. — Тебе надо было явиться на суд.

— О каком суде ты говоришь? Философ сам себе судья. Разве ты в этом не убедился?

— Но Алкивиад тоже считает себя философом. Не так ли?

Сократ почесал затылок.

— Считает! — сказал он.

— Значит, и он подсуден лишь собственному суду.

Сократ молчал.

— В этом твоя ошибка. Тебе кажется, что народ должен идти за философом, а не философ за народом. Так считают и твои ученики. Но кто может ручаться, что они не исказят твои мысли? Ты никогда не задумывался над тем, почему твой питомец бежал в Спарту? Не потому ли, что там больше, чем всюду, ценят грубую силу? У спартанцев нет Сократа.

— Пусть его не будет и в Афинах! — сказал Сократ после долгого раздумья.[33]

Нельзя было понять, шутит он или говорит всерьёз.

Вергилий

Человек в грубом плаще шёл обочиною дороги. Как и все другие дороги, в конце концов она должна привести в Рим. Но Рим открывает свои ворота не каждому. Многие умерли, не увидев столицы мира.

«Рим! Рим!» — Публий повторял это короткое рокочущее слово каждый раз на новый лад: то с надеждой, то с отчаянием, то со злобой и презрением.

Из Рима пришёл приказ отнять у Публия его надел: Октавиану понадобилось вознаградить своих воинов.

Что они знают о земле, эти римляне? Растирали ли они комки между ладонями? Шли по пашне за плугом? Обливали её потом? Лежали под тенью разбитого молнией дуба? Пасли коз в орешнике?

Для них, проводящих дни и ночи в кутежах и попойках, земля не имеет ни цвета, ни запаха. Они не чувствуют её души.

И вот от них, этих римлян, зависит судьба земледельца. Они могут вернуть Публию землю, если захотят.

Но как найти путь к их сердцу? Красноречием? Публий не красноречив. Он не сумел окончить школы риторов. Связями? У Публия нет знатных родичей и покровителей. Стихами? Поймут ли римляне бесхитростные сельские напевы?

Публий уже отослал свиток со стихами Меценату. Как он к ним отнесётся? Может быть, он примет Публия в белоколонном атрии. Лицо его осветится улыбкой.

«Я прочёл твои стихи, — скажет Меценат. — Ты римский Гомер. Нет, не римский, а тирренский. Твоя родина — Мантуя. Моя — Клузий.[34] Мои предки были лукумонами,[35] твои сановниками. Ты ведь недаром Марон,[36] мой Публий».

А может быть, Меценат не захочет принять беглеца и изгнанника. Октавиан отнял у Публия землю, а Меценат — друг Октавиана. Предки Октавиана не были тирренами. Да и мало ли в Риме своих поэтов?

Публий сошёл с дороги и опустился на полусгнивший пень. Справа и слева были остроконечные курганы, опоясанные у основания лентой из каменных плит. Курганы напоминали сосцы раскинувшегося на спине гигантского зверя. Это могилы тирренов, такие же, как в окрестностях Мантуи. Тиррены… Правда ли, что они прибыли морем, спасаясь от голода? Кажется, страх перед голодной смертью остался у них в крови. Недаром на стенах древних гробниц тиррены изображены за пиршественным столом, рабы носят им яства. На крюках висят туши быков.

Или, может быть, рассказ Геродота о голоде нельзя понимать буквально? Тиррены просто ненасытны в стремлении к власти и к знаниям. Когда-то это был великий народ, стремившийся всё понять. Тиррены разделили небесный свод на участки и выделили из хаоса звёздного мира очертания зверей и птиц. Они пытались прочитать волю богов в блеске пронизывающих тучи молний, в раскатах грома, в гуле содрогающейся земли. Они научились строить дома из камня и покрывать голые стены яркими красками. Искусство подобно солнцу взошло над этой варварской страной. Вместе с удовлетворением желаний, вместе с богатством пришла сытость. Тогда и появились эти саркофаги с удивительными изображениями, гробницы со статуями жирных, довольных всем и безразличных ко всему покойников.

Но что это? Косые вечерние лучи? Или паутина, сплетённая из тонких нитей? Струны давно ушедшего мира! Публий случайно прикоснулся к ним, и они заговорили голосами предков, лепестками цветов, струями потока. Это чудо. Его называют вдохновением. Публий перешагнул невидимую грань, за которой начинается несбыточное. Теперь он может стать и деревом, и цветком, спуститься в подземное царство и подняться на колеснице Гелиоса к звёздам. Он может повести рассказ от лица любого героя.