Я историю излагаю... Книга стихотворений - [17]

   литературного стиля.

Полкилометра от смерти —

   таков был глубокий тыл,

В котором работал писарь.

   Это ему не мешало.

Он,

   согласно инструкций,

      в точных словах воплотил

Все,

   что, согласно инструкций,

      ему воплотить надлежало.

Если ефрейтор Сидоров был ранен в честном бою,

Если никто не видел

   тот подвиг его

      благородный,

Лист из блокнота выдрав,

   фантазию шпоря свою,

Писарь писал ему подвиг

   длиною в лист блокнотный.

Если десятиклассница кричала на эшафоте,

Если крестьяне вспомнили два слова:

   «Победа придет!» —

Писарь писал ей речи,

   писал монолог,

      в расчете

На то,

   что он сам бы крикнул,

      взошедши на эшафот.

Они обо всем написали

   слогом простым и живым,

Они нас всех прославили,

   а мы

      писарей

         не славим.

Исправим же этот промах,

   ошибку эту исправим

И низким,

   земным поклоном

      писаря

         поблагодарим!

«— Хуже всех на фронте пехоте!..»

— Хуже всех на фронте пехоте!

— Нет! Страшнее саперам.

В обороне или в походе

Хуже всех им, без спора!

— Верно, правильно! Трудно и склизко

Подползать к осторожной траншее.

Но страшней быть девчонкой-связисткой,

Вот кому на войне

   всех страшнее.

Я встречал их немало, девчонок!

Я им волосы гладил,

У хозяйственников ожесточенных

Добывал им отрезы на платье.

Не за это, а так

   отчего-то,

Не за это,

      а просто

         случайно

Мне девчонки шептали без счета

Свои тихие, бедные тайны.

Я слыхал их немало секретов,

Что слезами политы,

Мне шептали про то и про это,

Про большие обиды!

Я не выдам вас, будьте спокойны.

Никогда. В самом деле,

Слишком тяжко даются вам войны.

Лучше б дома сидели.

«Он просьбами надоедал…»

Он просьбами надоедал.

Он жалобами засыпал

О том, что он недоедал,

О том, что он недосыпал.

Он обижался на жену —

Писать не раскачается.

Еще сильнее — на войну,

Что долго не кончается.

И жил меж нас, считая дни,

Сырой, словно блиндаж, толстяк.

Поди такому объясни,

Что не у тещи он в гостях.

В атаки все же он ходил,

Победу все же — добывал.

В окопах немца находил.

Прикладом фрица — добивал.

Кому какое дело,

Как выиграна война.

Хвалите его смело,

Выписывайте ордена.

Ликуйте, что он уцелел.

Сажайте за почетный стол.

И от сырых полен горел,

Пылал, не угасал костер.

Целая неделя

Госпиталь дизентерийный

добрым словом помяну.

Дом помещичий, старинный.

Пышно жили в старину.

Простыня! Какое счастье.

Одеяло! Идеал.

В этот госпиталь при части

на неделю я попал.

На неделю — с глаз долой!

С глаз войны и с глаз мороза.

Молодой и удалой,

я — лежу, читаю прозу.

Чистота и теплота.

Нравов, правда, простота.

Но простые эти нравы

в здешнем госпитале — правы.

Позже я в дворцах живал.

Позже я попал в начальство.

Как себя именовал

этот госпиталь при части!

Как смеялся над собой!

Языком молол, Емеля!

Но доволен был судьбой:

все же — целая неделя.

«Все, что положено майору…»

Все, что положено майору —

медали, раны, ордена,

с лихвою выдала война

и только сапоги не впору.

Мне сорок третий номер жал,

болтался я в сорок четвертом.

И — наступал или бежал —

я числился всегда «потертым».

Но сорок третий год прошел,

сорок четвертый надвигался,

и на портянки — даже шелк

с трофейных складов выдавался.

Мне сочиняли сапоги,

мне строили такие пары,

что линии моей ноги

обволокли воздушней пара.

На них пошел трофейный хром

и, надобно признаться, много,

и я, который вечно хром

казался, шел со всеми в ногу.

Со всеми вместе наступал

и, под собою ног не чуя,

пешком, как на коне, кочуя,

врагу на пятки наступал.

Бесплатная снежная баба

Я заслужил признательность Италии,

Ее народа и ее истории,

Ее литературы с языком.

Я снегу дал. Бесплатно. Целый ком.

Вагон перевозил военнопленных,

Плененных на Дону и на Донце,

Некормленых, непоеных военных,

Мечтающих о скоростном конце.

Гуманность по закону, по конвенции

Не применялась в этой интервенции

Ни с той, ни даже с этой стороны.

Она была не для большой войны.

Нет, применялась. Сволочь и подлец,

Начальник эшелона, гад ползучий,

Давал за пару золотых колец

Ведро воды теплушке невезучей.

А я был в форме, я в погонах был

И сохранил, по-видимому, тот пыл,

Что образован чтением Толстого

И Чехова, и вовсе не остыл,

А я был с фронта и заехал в тыл

И в качестве решения простого

В теплушку — бабу снежную вкатил.

О, римлян взоры черные, тоску

С признательностью пополам мешавшие

И долго засыпать потом мешавшие!

А бабу — разобрали по куску.

Тридцатки

Вся армия Андерса — с семьями,

с женами и с детьми,

сомненьями и опасениями

гонимая, как плетьми,

грузилась в Красноводске

на старенькие суда,

и шла эта перевозка,

печальная, как беда.

Лились людские потоки,

стремясь излиться скорей.

Шли избранные потомки

их выборных королей

и шляхтичей, что на сейме

на компромиссы не шли,

а также бедные семьи,

несчастные семьи шли.

Желая вовеки больше

не видеть нашей земли,

прекрасные жены Польши

с детьми прелестными шли.

Пленительные полячки!

В совсем недавние дни

как поварихи и прачки

использовались они.

Скорее, скорее, скорее!

Как пену несла река

еврея-брадобрея,

буржуя и кулака,

а все гудки с пароходов

не прекращали гул,

чтоб каждый из пешеходов

скорее к мосткам шагнул.

Поевши холодной каши,

болея тихонько душой,

молча смотрели наши

на этот исход чужой,

и было жалко поляков,

детей особенно жаль,

но жребий неодинаков,

невысказана печаль.