Я. Истории из моей жизни - [36]

В Голливуде судачили о Лоре и обо мне, я же об этом не знала. Мы имели привычку завтракать в ресторане на территории киностудии. Если идти в ресторан, не миновать расположенной по левую сторону парикмахерской. Там имелся телефон.

Однажды Лора зашла туда, чтобы позвонить мне. Мужчина, поднявший трубку, беспрестанно повторял: «Кто это?» Наконец Лора сказала: «О, скажите ей, что звонит муж!»

Эту ее фразу услышал режиссер Марк Сендрил, который как раз в это время стригся в парикмахерской, и, разумеется, был совершенно ею шокирован. Через несколько лет он сказал мне, что, вероятно, именно он виноват в том, что по свету пошел гулять слух о том, что мы лесбиянки.

Как бы там ни было, слух этот начал распространяться и достиг даже Нью-Йорка. Спустя примерно два года Лора вернулась в Нью-Йорк. Она стала работать агентом на Леланда Хейварда, который тогда уже был моим поклонником.

Нам было очень хорошо вместе. Она была мне верным другом всю мою жизнь.

Вот почему, когда подошло время ехать в Калифорнию на съемки «Билля о разводе», Лора решила, что она едет со мной.

Я не так много путешествовала по Соединенным Штатам. Несколько раз побывала в Европе. Время от времени наведывалась в Брин Мор. Но поехать на Запад! Мы провели день в Чикаго, снимая номер в отеле «Блэкстоун». Получили большое удовольствие от посещения великолепного музея — «Институт искусства».

В поезде ехали Билли Берк и Цигфельд, очень больной. И их дочь, Пэт. Берк предстояло играть роль моей матери в «Билле о разводе», но тогда я этого еще не знала. Цигфельду было трудно выйти из вагона. В Чикаго их должны были отцепить и подсоединить к поезду «Супер Чиф». Помню, как мельком раза два видела их в купе салон-вагона. Все было зачехлено: стены, стулья, каждый предмет в купе. Это казалось мне совершенно необычайной роскошью. Но, в сущности, так стоило жить. Как стоило иметь чемодан от Луиса Виттона. В те дни существовал определенный набор «необходимых вещей», свидетельствовавший о том, что вы знаете, как себя вести.

Лора Хардинг знала назначение всех тех вещей и сколь это значимо. О существовании их я узнала именно от нее. Детские подушки и детское шерстяное одеяло, чтобы создать атмосферу уюта в купе. За рулем собственного автомобиля она проехала по стране до Санта-Барбары. О таком я и не слыхала. Ведь я была родом из заштатного Хартфорда — городка среднего масштаба. Но искушенной в роскоши я, конечно, не стала.

Мы покинули Чикаго и в отличном расположении духа поехали дальше, занятые мыслями о том, что у нас получится в кино. На каждой остановке мы выходили из вагона и гуляли с собаками по платформе. Обедали в вагоне-ресторане, завтракали первый и второй раз у себя в купе. Я глядела в окошко — в закрытое. (В то время еще не было кондиционеров, поэтому очень часто мы открывали окна. Когда локомотив сильно дымил, мы закрывали их. Становилось душно — снова открывали.) В тот особенный день, первый день после выезда из Чикаго, я смотрела в закрытое окошко.

— О, взгляни, Лора, — месяц народился!

— Нет, нет, не через стекло, Кейт. Это приносит неудачу.

Мы выскочили из купе и помчались по составу к последнему вагону-платформе, чтобы посмотреть на луну через мое левое плечо, а не через стекло. Открыли дверь, чтобы выйти на платформу.

— О Боже, что-то в глаз попало!

«Что-то», конечно, попало мне в глаз. Это «что-то» было множественного числа: крохотные три пылинки, иглообразные, с железнодорожных рельсов. Они вонзились в белок левого глаза. И стоило мне моргнуть, как они царапали верхнее веко, сидели прочно, не сдвигаясь с места.

Накануне поездки я ходила к Элизабет Хоз — очень дорогой нью-йоркской модельерше — заказать себе подходящий костюм. Я собиралась надеть его перед тем, как сойти с поезда в Калифорнии. Это был оригинальный серо-голубой костюм из шелка. Юбка клеш, очень — до пят — длинная. Пальто было похоже на плащ для верховой езды, с «хвостом», — такие носили в девятнадцатом веке. Блузка со стоячим воротничком, с оборкой. И шляпа. Каково!

Так вот шляпа смахивала на серо-голубое соломенное блюдо. У меня были длинные волосы, собранные в тугой пучок. Кто-то однажды сказал: «а ля консьержка». От этого «сервизного блюда», водруженного на голове, вид у меня был почти торжественным и несколько больше, чем почти — эксцентричным.

Но шляпа мне обошлась очень дорого, как, впрочем, и костюм, и я возлагала на них огромные надежды.

Перчатки, сумочка, туфли — темно-синие.

Костюм этот, как я теперь понимаю, мало соответствовал церемонии схождения с поезда в Пасадене 4 июля при температуре 30 °C. Хлопчатобумажный джемпер и ношеные белые брюки были бы, вероятно, куда более кстати.

Когда мы сошли в Пасадене (я в своем костюме), левый глаз у меня был ярко-красный, а правый, как бы в солидарность с ним, — совершенно розовый. Мучения. И изнурительная жара.

Мы медленно спускались вниз в Пасадену. Мимо впервые увиденных мною апельсиновых, грейпфрутовых и лимонных деревьев. Яркое солнце и никакого смога в те дни. Прекрасный аромат цветущих апельсинов. И сухая-пресухая почва. Мои красные-прекрасные глаза. Выехали с вокзала. Вдруг Лора воскликнула: