– И старомоден. Я всегда считал, что подобные «мысли» – прерогатива мужчин.
– Тогда зачем же ты медлишь, дорогой?
– Может быть, заказать еще по коктейлю?
– Чтобы разжечь огонь или чтобы заставить меня забыть о нашем опасном разговоре? – спросила она игриво, когда он сделал знак официанту.
Их глаза встретились.
– Ты меня удивляешь, Фелиция. Ты же мой коммерческий директор. А меня учили никогда не смешивать бизнес с удовольствием.
– А я-то думала, что такой человек, как ты сам устанавливает правила игры.
Только Фелиция брала над ним верх и разговаривала в манере, соединявшей самоуверенное тщеславие и дружеское расположение. Она обладала самым независимым характером в их команде, а это большая редкость в шоу-бизнесе.
До того момента Джордану и в голову не приходило, что Фелиция интересуется им не только как деловым партнером. Но ее взгляд, которым испокон веку обмениваются мужчина и женщина, обжег его и дал понять, что она давно ждет подходящего момента, когда он будет свободен от очередной связи с теми женщинами, которые хотели только использовать его.
Фелиция единственная не бегала за ним с тех пор, как он стал знаменит. Он доверял ей. Она ему нравилась, он ее уважал. Позже Джордан не раз вспоминал о ее словах и думал: а не пришло ли время найти себе умную женщину? Для разнообразия, после бесконечного парада красивых тел, которому позавидовал бы любой мужчина. Он рассуждал, что, пожалуй, такая умная женщина, как Фелиция, внесла бы в его жизнь законченность, которой не могли дать ему красавицы. Спустя достаточно долгое время, лишив Фелицию надежды, что он позволит ей управлять им, он бросил танцовщицу из Лас-Вегаса и время от времени стал провожать Фелицию домой, оставаясь у нее до утра.
Первая же ночь, проведенная вместе, доказала ему, что эта талантливая, блестящая женщина никогда, ни при какой близости не избавит его от ужасной пустоты, заполнившей его сердце и душу, с тех пор как ушла Джини. Джордан понимал, что искренне привязан к Фелиции, и если бы не был когда-то так влюблен в Джини, то, вероятно, женился бы на Фелиции. И потому оставался с ней в хороших отношениях, не позволяя, однако, переехать к нему на виллу и не предлагая жениться на ней. Он хотел невозможного.
Прислонясь мускулистым худощавым телом к перилам балкона, Джордан смотрел на залив Санта-Моника. Ближе, на знаменитом пляже, никого не было, и волны лениво перекатывались при свете луны. Ветер холодил обнаженную грудь и ноги сквозь тонкую пижаму.
Проклятье! Почему он не может спать, когда ему это нужно больше всего? Он слишком возбужден, чтобы опять вернуться в постель. Только еще одного кошмара ему не хватало.
Джордан вернулся в комнату и взял гитару, начал наигрывать новую мелодию, импровизируя слова.
– Приходи, ты как свет для меня, – тихо и проникновенно напевал низкий голос.
Только ты одна мне, как жизнь, нужна.
Но тебя больше нет со мной.
Солнца свет, мрак ночной.
Где ваш блеск и покой?
Все твержу: «Приходи, ты как свет для меня…»
Резкий звон струны оборвал мелодию. Джордан в молчании сидел на кровати, мука исказила его лицо.
Странно, несмотря на всех красавиц, бросавшихся в его объятия, несмотря на любовь Фелиции, бестолковый сон вновь доказал ему, что для него существует только одна женщина – Джини. Много лет назад он слишком поздно понял, каким глупцом он был, согласившись на развод, и поехал за ней в Остин. И тогда ее родители рассказали ему о смерти Джини.
Джордан закрыл лицо руками. К черту! Он должен найти какое-нибудь средство забыть все это.
Но как? Скоро он опять уезжает в турне. Неожиданно Джордан обрадовался: когда он много работает, ему удается забывать о чувстве одиночества, которое порой сводит его с ума.
Остаток утра у Джордана было такое ощущение, словно его заперли, он не находил себе места, как будто что-то важное не отпускало его.
Запись на студии в тот день не удалась. Ничто и никто его не удовлетворял. Хотя музыканты повторяли песни до хрипоты, играли, пока пальцы не начали кровоточить, Джордану не удалось добиться того звучания, какого ему хотелось.
Все устали, а Джордан требовал повторять снова и снова.
– Ну, парни, еще раз! – кричал Джордан. – Вулф, я хочу, чтобы слышен был твой бас.
Вулф сердито нахмурился, но подал знак остальным: повторить.
Джордан запел, стараясь передать всю гамму чувств – от печали до открытой ненависти, истовой страсти. Нежные легато и резкие переходы в его пении, импровизация в ритме и темпе привнесли в исполнение такие оттенки, о которых никто раньше не подозревал. Но когда Джордан закончил, кроме упреков, никто ничего другого от него не услышал. Вулф в бешенстве оттолкнул стул ногой и поднялся, как башня, возвышаясь даже над Джорданом.
– Не знаю, что тебя грызет, Джордан, но с меня хватит! Встретимся, когда ты придешь в себя.
– Что???
– То, что слышал.
Вулф и остальные музыканты бурей пронеслись по студии, и даже если бы Джордан пообещал им взять себя в руки, они ни за что не вернулись бы.
А в это время в Хьюстоне Джини лежала на каталке в переполненном приемном покое, сражаясь за жизнь.
Когда ее руки кто-то нежно коснулся, она застонала и открыла глаза.
