Я или он - [4]

Я взяла руку подруги и сжала ее в своих ладонях.

— Я знаю, что ты завтра уйдешь. Не бойся. Там не страшно. Помнишь, ты говорила, что хочешь полетать? Там — можно. Там будет все можно. Там моя бабушка. И твой дядя. Помнишь, ты рассказывала? Как его балкой по голове? Они тебе помогут защититься от тех демонов, что мы видели в книге. Не бойся, они только в книгах страшные. Помнишь, ты над ними смеялась? Успокаивала меня. Говорила, что не могут быть опасными такие, как эти — с рогами и с копытами. Говорила, что если бы их встретила, то засмеялась бы, потому что такое не страшно. Не думаю, что ты их увидишь. Ты ведь была… есть хорошей девочкой. Только ты не бойся… а когда он за мной придет, ты ведь меня встретишь правда? Ты ведь будешь меня ждать?

Я заплакала навзрыд, и, не в силах больше смотреть на белое лицо Верки, подняла глаза, вдруг встретившись взглядом с ангелом. Почему он смотрит с таким пониманием, сочувствием? Перехватило дыхание. Сердце на мгновение замерло, а потом забилось так быстро, что чуть из глотки не выскочило, и я, в страхе прошептав «Прощай!», выбежала из палаты Верки, а вслед мне летел глубокий взгляд ангела.

После смерти Верки я уже не могла спокойно видеть людей в маске. Поняв, наконец, что именно несет за собой это проклятая метка, я долго приходила в себя после ухода подруги. Родители вопросов не задавали — люди вообще не задают вопросов, если уверены в ответе. Они думали, что я переживаю из-за смерти одноклассницы, а я переживала из-за своего дара. Проклятого дара. Почему именно я должна видеть преддверие смерти? Почему именно я должна видеть его?

Почти год ходила я по улице, опустив голову, и старалась не вылавливать из толпы людей со страшной печатью, ни, тем более, его силуэта над жертвой. Но все проходит. Постепенно мой взгляд отрывался от асфальта, а с новой весной пришло и безразличие — не буду же я всю жизнь прятаться.

В пятнадцать я научилась не замечать масок. Почти каждый день мои глаза с грустью выхватывали из толпы какое-нибудь лицо со страшной печатью, иногда я видела над головами людей взмах его черных крыльев, но я уже не реагировала так болезненно. Что мне за дело до чужой смерти? Я уже понимала, что смерть и жизнь неразрывно связаны, но еще более успокаивала мысль о моей собственной беспомощности.

Я уже не считала, что людям надо знать о своей смерти. Однажды я даже пыталась предупредить — слава Богу, та женщина меня не знала. Ровно через шесть дней ее мать, со слезами на глазах, рассказывала в телевизоре, как какая-то ведьма сглазила ее дочь. С тех пор я поняла, какое неблагодарное это дело — быть предвестником смерти. Я даже смирилась со своим даром, приняла его, думала, что успокоилась, да вот только от судьбы не убежишь…

Было ровно семь утра. Я только встала и сонная прошла на кухню.

— Оля, опять тапок не надела! Зима на улице, пол холодный! — заворчала мать, и я собиралась привычно огрызнуться, повернулась и… увидела на ее лице маску. Пол поплыл у меня под ногами, и впервые в жизни я потеряла сознание… все бывает впервые. Как и нежелание приходить в себя, возвращаться в страшную действительность, потому что первое, что я увидела, когда очнулась, было обеспокоенным лицом матери… в маске. Я сглотнула. О Боже, ей осталось пять дней, всего пять дней! И никто не знает. Достаточно, что я знаю, знаю уже сейчас.

Наверное, я опять сильно побледнела, потому что мама испуганно вскрикнула, а прибежавший отец, неожиданно серьезный, подхватил меня на руки и отнес на кровать.

— Ты чего, Огонек? — ласково шептал он, пока мать вызывала врача.

Я молчала. Страх не давал мне говорить. Да и что мне было говорить? Правду? Мне все равно не поверят.

— Что так напугало вашу девочку? — спросила толстая женщина в белом халате. — У ребенка шок.

Легкая боль от укола, и мое уставшее сознание вновь окутала вата тяжелого сна. Проснувшись, я с облегчением увидела сидевшую у кровати мать. Сонливость ушла мгновенно — на ее лице была маска, мне не приснилось! За окном шел пушистый снег, а я гадала — как это будет? Как у Верки, во сне, или как у некоторых — в боли? Быстро или нет? Как?

В тот день меня не пустили в школу, на следующий день я истериками не пустила мать на работу. Посоветовавшись с отцом на кухне, мама решила поддаться моему внезапному сумасшествию, и провела со мной долгий, но мягкий допрос. Они хотели знать, что меня так напугало. Что я могла сказать? Я понимала, что мне никто никогда не поверит. А если и поверят, то будет поздно.

Со слезами я прижималась к матери и дрожала, не в силах вымолвить и слова, не в силах ее отпустить. Даже на мгновение. Еще четыре дня, Господи, всего четыре. И ее не будет, лучше пусть меня не будет! Почему, за что?

Ночью, я прокралась в комнату родителей и села рядом с их кроватью прямо на холодный пол. Не хотела терять времени, ведь времени осталось так мало.

Именно тогда я увидела его. Он пришел так же быстро, как исчез, это было началом конца.

На четвертый день он стал настолько видимым, что казался осязаемым. Теперь уже я не отводила от него взгляда. Да и не было необходимости — мама взяла отпуск, взяла без моей просьбы, потому что мои воспаленные глаза и взгляд, следивший за кем-то невидимым в комнате, не оставлял ей никакого выбора.