Я и мои (бывшие) подруги - [2]

Милые читательницы, мое удивление кажется вам странными? Объясню: я давно живу в стране, где обозначения профессий имеют как мужской, так и женский эквивалент.

Я к этому привыкла быстро, как ко всему хорошему, и считаю такой порядок вещей справедливым.

Но вернемся к книге, заставившей меня написать тот роман, который вы сейчас читаете. Вышеназванная американская гинекологиня в своей частной практике лечит женщин комплексно: не только по канонам современной медицины — лекарствами и операциями, но и альтернативно, привлекая знания далеких эпох и народов о душе, интуиции, 8 внутреннем голосе, который есть не что иное, как божественное в нас. Мы используем наш мозг процентов на пять (гении, может, на шесть). А девяносто пять процентов — это и есть то иррациональное, подсознательное, неподвластное мудрецам. И роль этого непознанного огромна.

Возникновение женских болезней американка связывает не только с физиологией, но и с психологией, видит в них психосоматическую связь. По ее мнению, когда страдает душа — начинает страдать и тело. Возникновение миом на матке она связывает сразу с несколькими аспектами жизни.

Прежде всего, с нераскрытостью творческого потенциала женщины, неудачной личной жизнью, крахом дружб и отношений, финансовой нестабильностью и другими нерешенными или непроработанными проблемами, от которых мы подспудно страдаем, и которые выходят нам вот таким «боком» — в виде новообразований на матке.

Почитав главу о роли сна в нашей жизни и, в частности, в диагностике миом, я захотела проверить, выйдет ли что-нибудь из «разговора с собой», получу ли я какой-то ответ, если попрошу подсознание дать мне его в форме сна.

Пока не очень выходит, потому что сон я просто-напросто не запомнила. А вопрос перед сном был задан серьезный: что мне хочет сказать моя миома? Почему это доброкачественное новообразование появилось в районе второй чакры, отвечающей за многие важные вещи: за неизжитые эмоции, боль и потери, за отношения между людьми. Но прежде всего, как я уже говорила — за творческое начало в человеке.

Мне казалось, что в творческом самовыражении у меня дефицитов меньше всего. Природа наделила меня многими, хотя и не очень яркими способностями: к музыке, пению, танцу, рисованию, сцене, писанию-графоманству. В разное время мною овладевали те или иные интересы, и я удовлетворяла их по мере возникновения. В детстве-юности я занималась музыкой, пела, рисовала, играла в театре.

Потом, в послерасцветном возрасте, ближе к сорока, занялась самым подходящим, если не единственно возможным для этого возраста видом танца — танцем живота, благо живот появился. И танцевала за милую душу. Даже преподавала другим и сочиняла собственные композиции, ставила танцы как хореограф. Ну, просто как Петипа или Баланчин. Но вы это и сами знаете, милые женщины: жизнь заставит — и хореографом станешь, и всем, чем угодно.

Что я еще перечисляла из своих способностей? Ага, писание. Я имею в виду не святое писание — я не святотатствую, а существительное от глагола «писать». Писательство я сказать не могу. Это означало бы, что я считаю себя писателем. Нет, не считаю. Вот это было бы самым ужасным святотатством. Писатель для меня — Чехов, поэт — Пушкин, драматург — Шекспир. Это мне подсознание сразу любимых выдало — небожителей. Вот оно какое, а мы его так часто недооцениваем.

Пишу. С четырнадцати лет. Вот и сейчас: что я делаю — пишу. Пишу не из-под палки, как в случае с обучением игре на пианино, или ради здоровья и сохранения формы, как танец живота, сальса или пилатес, а с удовольствием и даже страстно. А в какие-то времена, причем такие продолжительные, что даже странно подумать, писание было основным содержанием моей жизни.

Раньше я долго стеснялась признаться кому-либо, что пишу: как будто я барышня-дворянка 19 века. В те давние времена это было нормальное «хобби». Я тоже всегда с удовольствием писала письма, дневники, прозу, но не признавалась всем и каждому — знала, в каком обществе живу.

Не поймут. Даже близким друзьям призналась поздно.

Видимо, не верила в себя. Да не видимо, а очевидно, что не верила. И не без основания боялась, что дорогое для меня занятие не найдет одобрения и интереса у моих друзей.

И не ошиблась…

Только одна подружка, которая писала сама, заинтересовалась и прочла мое произведение. Спасибо, Вера.

Хоть мы и не подружки больше, а только бывшие — боже, как грустно это осознавать — но в тот момент ты была для меня самым главным человеком. Ибо единственная поняла важность писания для меня. Остальные из вежливости послушали о моем увлечении и при первой возможности поменяли тему разговора. Это жизнь. Обидно, досадно, да ладно. Ударение на первых двух словах… До сих пор! А ты, глупая, еще спрашиваешь, откуда миома!.

Разум и подсознание — вот я опять уперлась в вас носом. Разумом я понимаю, почему получилось так, как получилось, почему поменялся статус моей дорогой Веры.

Вижу все причины и следствия, прощаю головой. И все же, ужасно, когда любимые подруги превращаются в бывших.

Подсознание знает, как это грустно. И совсем, совсем не ладно. Сколько бы ни говорилось, что человек обречен на одиночество, — разум противится признавать эту истину.