Я хочу сейчас - [51]

– Это только растопка! – крикнула Симон.

– Кто? (Судя по звучанию имени, какой-то лесной дух.)

– Растопка. Чтобы огонь разгорелся.

– А.

Он растопил камин, и через десять минут в хижине стало тепло и уютно. К этому времени Симон поставила своих устриц на плиту, вышла из кухни, устроилась в его объятиях на нижней кровати.

– Я хотела сказать, что давно люблю тебя. С самого начала. То есть с тех пор, как мы в Греции стали так необычно спать вместе. Я понимаю, что для тебя это было сущим адом, и мне тоже не нравилось, но ничто не могло бы сильнее заставить меня полюбить тебя. Но я не могла ничего сказать тебе – ты молчал, а первым должен говорить мужчина. А ты когда полюбил меня?

– Как только увидел. Нет, не совсем так. После того, как поговорил с тобой полминуты. Но сообразил это только в Греции.

– Когда в Греции?

– Когда понял, что ты хочешь всеми силами сдержать обещание и не лгать мне.

– О!

– Что-нибудь не так?

– А я-то думала, что ты нашел меня красивой.

– Дурочка, ты же знаешь, что я так и считаю. Слушай! Я влюбился потому, что ты прекрасна, но я не знал, что влюбился, а просто думал, что ты красивая, понимаешь? Ну… как бы то ни было, понял я позже, но началось все с твоей красоты.

– Прости. Ладно, но для девушки это важно. И ей самой нужно думать о мужчине примерно то же. По крайней мере мне нужно. Знаешь, ты, по-моему, привлекательный. Я так начала думать в Греции. И тогда же поняла, что так не думала еще ни о ком. Я всегда убеждала себя в превосходстве мужчин. А думала, по правде, что они и в одежде противные, прикасаться к ним не хочется, но, о Ронни, когда они без одежды, смотреть на них просто невозможно. А уж осязать! Но на тебя смотреть приятно. Даже (она дотронулась до его чресл), даже все это, а я всегда считала это совершенно отвратительным, у тебя не так плохо. Ты, конечно, не красавец Давид, но и не так уж плох. Я люблю тебя, Ронни. Я так рада, что ты сказал, что любишь меня.

– Господи, но чтобы сказать это, я мог бы найти время и место получше, чем у конторы, – здесь или прямо в постели.

– Почему? Чудесный момент. Получше, чем вчера вечером. Ты тогда сказал это для того, чтобы заставить меня встретиться, я знаю. Я никого не любила прежде. А у тебя было много женщин, верно?

– Ну, в каком-то смысле да. Конечно, много, и некоторые задерживались надолго, и я, наверно, говорил, что любил, раз шесть (конечно, до встречи с тобой). Но сейчас не знаю, что ответить. Не скажу, что не влюблялся в них по-настоящему – подлее всего утверждать, что не любил женщину, когда на самом деле любил, даже если говоришь это не ей самой. Но вчера я перебрал в памяти всех и, честно, не чувствую, что любил кого-нибудь так, как тебя. И…

– Не пойму – почему ты ни на одной не женился. Не все же тебя не любили или были замужем и не могли развестись.

Ронни заколебался. На середине предыдущей фразы он ощутил неясную и непонятную тревогу. Ничто, сказанное им Симон за последние пять минут, даже за весь вечер, не заставляло его чувствовать себя дерьмом. Он был искренен, и это могло как-то помочь ему ответить на вопрос Симон. Какую версию избрать? Он мог придумать лишь одну. Можно переменить тему, заговорить об орхидеях или о Чехословакии, но для этого он слишком долго колебался. О Господи, вот до чего мы дошли.

– Они были недостаточно богаты.

– О!

– Но я хочу жениться на тебе не потому, что ты богата. Признаюсь, началось с этого. Или почти с этого. Тогда я не понимал, но я влюбился, еще не зная, что ты богата. В каком-то смысле все, что говорила в том проклятом храме, было верно. Насчет попытки влюбить тебя в меня, чтобы ты захотела выйти замуж и я заполучил бы твои деньги. Хочу сказать, тогда я думал, что это верно, я поклялся бы, что верно. Сначала я нашел тебя красивой. Потом погнался за тобой из-за денег, потом… стал беспокоиться о тебе. Потом полюбил тебя. Или понял, что полюбил. Ну, я, конечно, не блаженный и с радостью помогу тебе истратить миллион фунтов, но дело не в этом. Я возьму тебя, в чем ты есть. Ты веришь мне?

– Милый Ронни, не говори с такой тревогой. Я тебе верю. Потому что давно все знала. Насчет денег. Ну, понимаю теперь, что знала. Но так чудесно, что ты сам сказал. Все равно что дважды признался в любви.

Она поцеловала его, и он целую секунду гадал, не оказалась ли кровать, на которой они лежали, из тех, с которых падаешь в котел с кипящим маслом в подвале. Потом Симон высвободилась и встала.

– Надо посмотреть за устрицами. Хочешь, скажу тебе, что ты думаешь о других девушках и обо мне? Ты любил их, и ты любишь меня, но меня больше. Ну как?

– Чудно. Спасибо.

Устрицы были восхитительны, и Ронни съел много, столько, что, едва успев добраться до постели и раздеться, заснул и спал мертвецким сном больше девяти часов. Проснувшись, он тихонько вылез из постели, надел серебристо-голубой халат (еще одно свое оружие, разящее дворецких наповал, но Берк-Смита оно не потрясло). Сквозь окно лился ослепительный солнечный свет. Подойдя к окну, он увидел примерно в ста футах озеро, и немаленькое. Вода была очень синяя даже там, где падала тень от холмов. Несколько лодок мерно покачивались, одна была привязана у лесистого островка, над которым почти вертикально поднималась струйка дыма. Зрелище это так возбудило Ронни, что он еле удержался, чтобы не сбежать с крутого склона и не кинуться в озеро, как в детстве. Вместо этого он разжег огонь (накануне мудро сберег часть растопки) и стал готовить завтрак. Здесь была только нормальная еда, которую он ел в Лондоне, и Ронни плотно позавтракал, несколько нарушив традицию – не перегружаться, когда под боком пташка и предстоит работа.