Я — годяй! Рассказы о Мамалыге - [4]

В раздевалке возле Мусиного шкафчика, он улучил минутку и рассказал ей про свой сон. Муся молча слушала, стоя вполоборота и не глядя на Мишу. Потом прыснула и убежала.

И началась сказочная жизнь. Пока Миша медленно собирал с тарелки кашу и медленно запихивал ее в рот, пока он медленно её пережёвывал и медленно, с трудом пропихивал её в горло, Муся, давно допив компот, перешёптывалась с девчонками и хихикала в Мишину сторону.

Ну, а когда все уже поели, а Миша в полном одиночестве домучивал свой коричневый сухофруктовый компот, который нужно было не только пить, но еще много жевать, Муся выбегала в коридор, приоткрывала дверь и, просунув в щель голову, громко шептала: «Сон!» и опять убегала. Видно было, что и в Мусиной голове этот сон пробудил нечто.

Но и это были ещё не все чудеса длинного и прекрасного дня. Договорившись с подружками, незадолго до раздачи рыбьего жира, Муся загнала Мишу в угол и там, под прикрытием соучастниц, поцеловала его точно так же, как и во сне. Как принцесса свинопаса в сказке Андерсена. Одуревший от счастья Миша ходил по группе с вялой глупой улыбкой, а Муся, уже раз переступившая грань девичьего стыда, поцеловала его ещё четыре раза: один раз до мёртвого часа и три раза после. К концу дня Миша уже пресыщено отмахивался и даже один раз оттолкнул Мусю.

Но любовь тем и прекрасна, что не терпит застойных явлений. Эйфория рождает ветреность и расслабление, удары судьбы закаляют и придают форму. На следующее утро в садике Мишу ждал удар судьбы.

Гена Пройченко, самый сильный, самый шепелявый и самый глупый мальчик в группе девочкам не нравился. Он часто с первого раза не мог понять, что ему говорят, раздражался и начинал драться. Поэтому прекрасный пол держался от него подальше. Да и он относился к девочкам с непонятным Мише презрением, вёл себя так, будто он знает про них что-то такое, что Мише пока не понять. Это он подвиг как-то Мишу на поступок, о котором и вспоминать потом было стыдно. Но об этом после. А сейчас Гена вернулся в садик после ветрянки. В садике был даже карантин. Светлый, плотный, весь в зелёных точках, после долгой разлуки Гена привлёк к себе общее внимание. Мусино в том числе. И надо было так случиться, что во время завтрака Гену посадили к ней за столик, а готовый к приёму новых поцелуев Миша мог только издали наблюдать за тем, как она оживлённо что-то щебечет Генке, и только изредка до Миши долетал тоненький и красивый свист от буквы «ш».

Миша сначала чувствовал досаду, а потом и вовсе беспокойство. Дело в том, что Муся раза два глянула в Мишину сторону, а потом как бы совсем про него забыла. И когда после завтрака и общего чтения сказки «Как петушок попал на крышу» разрешили играть, Гена и Муся тут же встали на большие цветные кубики и стали скользить на них по паркету, держась за руки, и Это называлось «Кавалер и барышня на катке». К этому времени Миша смирился уже с отсутствием поцелуев, но то, что о нём совсем забыли, вызвало гнев и возмущение.

— Муся, а я что? — загородил им Миша весь каток. Гена остановился, посмотрел на Мишу, потом на Мусю, потом опять на Мишу.

— Чево? — спросил он.

— Сегодня Гена — кавалер, — сказала Муся без всякого смущения. — Он пригласил свою девушку, — это меня, на каток, а он сам — пограничник. Видишь зелёненькие точечки? Это такой маскхалат, мне папа рассказывал.

Всё это она проговорила скороговоркой, дважды при этом свистнув на слове «девушку» и слове «видишь».

— А я? — спросил Миша.

— А ты будешь знаешь кем? — закатила глаза Муся.

— Кем?

— А ты, — Муся торжествующе определила, — ты будешь его пограничной собакой!

— Собакой? — засомневался Миша.

— Да! — довольная собой, подтвердила Муся. — Немецкой овчаркой!

— Немецкой?! — аж задохнулся Миша.

— А какие ещё бывают? — деловито спросила Муся.

— Кавкашкие, — подсказал Гена.

— Восточно-европейские! — горячо выкрикнул Миша и победил: согласились на восточноевропейскую.

— Миша стал на четвереньки и очень похоже заскулил. Муся погладила его по голове и даже поцеловала в морду. Так они проиграли до обеда, а после мёртвого часа Миша заболел ветрянкой.

Таким образом, в этот несчастливый день навсегда оборвалась его первая любовь.

Кроме слов и событий, Миша запоминал запахи. Кто стоял возле застеклённой двери, ведущей прямо на улицу, и касался губами белой занавесочки, тот должен отчётливо помнить запах сырого дерева и мокрого стекла. Кто не помнит — завидуйте Мише, ибо никогда уже не будет той же улицы, той же квартиры, тех же разговоров и событий, и только запахи в точности повторятся, а именно в них и спрятаны ушедшие улицы, квартиры, разговоры и события.

Из окна были видны ворота какого-то гаража или заводика, которые всегда перед праздниками декорировались одним и тем же панно: брусчатка Красной площади, Мавзолей, Спасская башня, салют. Ворота были как раз напротив Мишиных дверей, через дорогу. Миша любил стоять у двери, смотреть сквозь стекло на Красную площадь и представлять, как он идёт по этой площади, а навстречу — товарищ Сталин (в садике он был изображён на фоне Красной площади). Но Красная площадь раскрывалась на две половинки и, вместо товарища Сталина, из глубины выезжала зелёная трёхтонка, а половинки площади опять съезжались.