Я диктую - [8]

Сименон не принадлежит к числу языковых пуристов, и ревнители изящной словесности, вероятно, найдут не одну погрешность в его языке. Однако сам писатель к вопросам стиля и языка, особенно его лексики, относился с большим вниманием. Он отмечал, что уже в свои молодые годы, стремясь упростить стиль, употреблял по возможности слова, передающие конкретные понятия, называющие окружающие нас предметы, слова, которые в отличие от слов абстрактных имеют общий, понятный для большинства людей смысл. Сименон с интересом относится к работам, анализирующим лексику его романов. В книгах цикла «Я диктую» читатель найдет некоторые любопытные примеры из таких работ, дополненные его собственными соображениями. На его взгляд, сейчас особенно часто употребляются слова работа, усталость, депрессия, мрачный и подобные им, которые передают настроения подавленности, неуверенности человека в современном буржуазном обществе. Усилие, радость — вот слова, которые Сименон, словно эстафету, хочет передать своим читателям.

Негодование Сименона вызывает чрезвычайно распространившаяся за последние десятилетия «мода» на «натуралистические», непристойные слова; по его мнению, совершенно исключены из лексики художественной литературы, из языка всех средств массовой информации должны быть слова, принижающие достоинство людей.

Из маленького дома на окраине Лозанны близ Женевского озера доносятся слова писателя, прожившего богатую и интересную жизнь, в которой он никогда не изменял своему призванию человека. И среди них такие: «Когда над Европой нависла угроза размещения новых смертоносных американских ракет и мирового ядерного пожара, не может быть места для равнодушия к происходящим событиям, что было бы поистине преступлением». «Именно от СССР исходят наиболее конструктивные и реалистические мирные инициативы, направленные на обеспечение успеха разрядки, прекращение гонки вооружений, восстановление доверия и тесного сотрудничества между народами различных стран». Так говорил Сименон накануне своего 80-летия, обращаясь к советским читателям[5].

На склоне лет Сименон подводит итоги пережитому, увиденному, выстраданному. Книги его воспоминаний передают и тревогу за судьбы мира, и чувство радости от своей причастности к жизни всех людей, от общения с природой.

«Я диктую» — книга встречи с доброжелательным и мудрым собеседником, оставляющая глубокий след в сознании читателя.

В. Балахонов

Из книги «Человек как все»

18 сентября 1972 года — насколько помнится, в воскресенье — я, как обычно, спустился в кабинет. Я сделал это с определенной целью — решил записать на желтом конверте, где всегда делал пометки, имена героев нового романа. Этот роман, который я собирался назвать «Оскар», представлялся мне самым «трудным» из всех написанных мною. Вынашивал я его уже месяца четыре, если не больше.

Я рассчитывал вложить в него весь свой житейский опыт — потому так долго и не садился писать. Наверх к себе я вернулся с чувством огромной удовлетворенности, подлинного облегчения: наконец-то я приступаю к делу!

Однако 19-го, то есть назавтра, я внезапно, без всякого надрыва, без мучительных колебаний, принял решение продать дом в Эпаленже, построенный всего десять лет назад.

Почему?.. Я уже не впервые принимал подобное неожиданное решение. До Эпаленжа я сменил двадцать девять домов в разных странах, и с каждым из них происходило почти то же самое. Я вдруг начинал чувствовать себя чужим в стенах, которые еще накануне были такими привычными и в известном смысле служили мне убежищем.

Так вот, я переставал узнавать эти самые стены. Недоумевал, как могла моя личная жизнь сочетаться с такой обстановкой, и не находил покоя, пока не уезжал, вернее, не удирал оттуда.

20 сентября, на другой день после принятия решения, я пригласил к себе управляющего самым крупным лозаннским агентством по продаже недвижимости и объявил, что продаю дом и прошу его немедленно заняться этой операцией.

Воспользовавшись случаем, я поинтересовался, не продается ли в городе подходящая квартира.

26 сентября я нашел в многоэтажном доме две квартиры, которые можно было соединить в одну и таким образом устроить удобное жилье.

Как всегда в таких случаях, весь месяц я провел словно во хмелю. Я вил гнездо. С плотницким метром обходил магазины. Покупал направо и налево — не брал только дешевку шикарного вида. А мастера в это время пробивали дверь.

Переезд я назначил на 27-е. И точно в назначенный срок перебрался на новое место.

В то время пишущая машинка еще стояла у меня на своего рода верстаке, за которым я работал. Цел был и желтый конверт с планом романа «Оскар».

Однако шли дни, а машинка и конверт казались мне все более чужими. Не берусь уточнить, в какой именно момент я принял второе решение — не писать больше романов, но всего за несколько недель оно вызрело так же бесповоротно, как и предыдущее — покинуть Эпаленж.

Вопреки предположениям многих оно явилось для меня подлинным освобождением. Внезапно у меня создалось впечатление, что я обрел самого себя. Я вновь открывал в себе чувства, которые испытывал в шестнадцать лет, когда писал свой первый роман и шатался по улицам Льежа, задрав нос и засунув руки в карманы. Люди для меня также изменились. Равно как окружающая обстановка — вплоть до деревьев по краям газонов. Она перестала быть только декорацией, материалом для рассказов и романов, средством более или менее глубокого изучения людей.