Я дарю тебе весну - [2]

Он работал. Стоял вахты, подолгу обрабатывал и систематизировал данные наблюдений, настраивал аппаратуру. Но делал все это довольно равнодушно, не ввязываясь в жаркие споры экипажа. Бежали дни.

Однажды он разбирал заказы. Он уже соскучился по Земле, по ее лесам и рекам, упругому накату океанской волны, грибным тайнам сырых рощ, торжеству тропиков и безмолвному величию тундры. Он немного завидовал авторам заказов, и воображал себя на их месте. Эх, заказать бы сейчас братьям Тепловым погодку потеплее! Выжариться на солнышке до бронзового звона, л потом — в воду, поднимая фонтаны брызг, распугивая рыбную мелкоту! Рихард вздохнул и посмотрел на очередной заказ: туман, дождь, осень… Рисунок кода на прозрачной пластинке напомнил контур кленового листа. Рихард пожал плечами — мало ли чудаков на свете! — и отправил пластинку по назначению. Но номер участка запомнился. Через неделю ему попался новый заказ неизвестного любителя ненастья. Все оставалось по-прежнему.

Ребята тоже обратили внимание на необычный для курортной зоны заказ, но посудачили и забыли. А Рихард не забыл. И часто после вахты, коснувшись головой подушки, он думал о человеке, который сидит у заплаканного окна посреди преображенной Сахары, в мире беззаботно отдыхающих, отгороженный от них стеной стылого леса, мороком туманов, мрачным дозором туч. Он думал о цветах, убитых холодом, о птицах, которые опасливо покинули неприветливые места, перебравшись ближе к теплу.

И возникала в душе Рихарда тупая, саднящая боль. Однажды, когда она стала невыносимой, он вообразил себе дождь — не хлещущий ливень, а мелкий, нудный сеянец, — и удивился: стало легче. Мысль о дожде, словно тугой стерильный бинт, утихомиривала боль.

Когда вахта окончилась, он поехал в Африку. Он долго шел пешком от станции монорельса, разглядывая буйное цветение и веселые розовые поселочки, важных слонов и меланхоличных жирафов. Здесь было просто-таки здорово. Впервые Рихард понял, что «Мистраль» занимается стоящим делом, и немного загордился.

Но вот под ногой хрустнул мертвый лист, разгоряченной кожи коснулась прохладная ладонь тумана. Рихард вздрогнул и остановился. И припомнил сказку о спящей красавице. На пороге заколдованного леса стоял он. Медленно окинул взглядом сизую, чуть позванивающую каплями недавнего дождя долину. Деревья почти совсем потеряли листья, лишь виргинский дуб догорал язычками, словно подожженный молнией, да дикий виноград пятнал кору лесных великанов багровыми пятернями.

На границе этого участка стоял яркий пластмассовый щит, на котором твердым размашистым почерком была написана не слишком деликатная просьба идти своей дорогой и обитателей этого клочка земли не беспокоить.

Рихард решительно вступил в заколдованный лес. Заросшая травой дорожка вывела его к чистенькому домику из дикого камня, по которому лепился мелколистый восковой плющ. Над красной черепицей крыши вился ароматный дымок. Синие стекла напоминали заплаканные глаза. Вообще домик выглядел несколько сказочно и тем не менее печально.

Вышла на крыльцо женщина. Она плотно запахнула пушистую шаль и долго стояла, глядя в низкое небо. Она была бледна и тонка, неожиданно напоминая долгую стеариновую свечу. В глазах ее полыхали сине-желтые язычки тоски, словно пламя — острое, жалящее — поселилось в ее зрачках. Рихард обрезался об этот взгляд.

Тяжелые темные волосы неубранные лежали на слабой шее, змейками ползли на спину.

Она стояла, пока не озябла. Потом низко опустила голову и вернулась в дом, плотно прикрыв за собой дверь.

Такой и приходила она в сны Рихарда — измученной, сломленной тайной бедой, будто уснувшей в горе и не желающей пробуждаться, потому что во сне все-таки легче. Рихард кусал губы и думал.

А скоро он узнал ее имя — случайно. Увидел однажды кадры старой хроники. Она бежала с букетом ромашек навстречу высокому человеку в оранжевом комбинезоне. Диктор за кадром назвал, соединяя, два имени. Она известная поэтесса, он — косморазведчик, вернувшийся из дальней экспедиции. Через год он погиб.

И Рихард понял теперь все. Всю следующую вахту он был молчалив и замкнут, несколько даже удивив экипаж. Марек провел тайное совещание, которое постановило применить «тонитерапию» в полном объеме. Возражал только Бен и оказался прав. Дня через три Тони заявил:

— Не надо его трогать. Не могу я хохмить, когда у него такое лицо.

За завтраком, обедом и ужином Рихарду подсовывали двойную порцию.

Разгадку всего, что случилось потом, можно найти в одной из главных черт характера Рихарда. Он был очень застенчив. Робость встала стеной, запирая наглухо беспокойное море души, все бури и тревоги.

Но пришел день, когда эта стена затрещала и рухнула. В последнюю ночь вахты Рихард ясно осознал, что он должен сделать. Он заперся в машинном зале, разблокировал автоматику, секунду постоял у пульта, собираясь с духом. И наконец послал первую молнию.

Огненное синее копье вонзилось в лужайку перед домиком под красной черепицей. Рокочущий гром прокатился над землей. Электрические шнуры хлестали почву, будоража тайные силы природы, властно вырывая из летаргического сна цветы и травы, заставляя ручьи и реки вскипать мгновенным бунтом. Оглушительный мятежный ливень вышвырнул из леса мертвые листья, сорвал восковые плющи, растормошил почки, давно исподволь зреющие в этом застывшем мире. Гроза бушевала несколько часов.