Я была до тебя - [14]

Поскольку, несмотря ни на что, в душе она оставалась законченной мидинеткой, ее избранник должен был: быть высоким, красивым и сильным; хорошо и со вкусом одеваться; ездить на немецкой машине; иметь банковский счет в Швейцарии, а также доставшийся в наследство дом или замок; говорить по-английски; иметь плоский живот и непослушную прядь на лбу; носить кашемир и хорошо пахнуть дорогим одеколоном. И, конечно, он должен был ее любить, любить безоглядно и со всей страстью, дабы залечить зияющую рану, нанесенную ей безобразным поведением бывшего мужа. Об этом без слов говорила ее излюбленная поза, напоминающая Ифигению на костре, — голова откинута назад, открывая совершенную линию шеи, платье сползло, демонстрируя кровожадному палачу идеальные плечи и грудь.

Мы разинув рот наблюдали за ней, восхищаясь ее мастерством, обаянием и практичностью. Напротив, ее поклонники не вызывали в нас ни капли уважения. Дело в том, что по вечерам на кухне, когда мы ужинали политой маслом вермишелью, запивая ее мясным бульоном из кубика, она зло высмеивала их, издеваясь над животиком одного, деревенским акцентом другого, волосатостью третьего, заиканием студента и речевыми ошибками состоятельного толстячка. От этой жестокости мы балдели. Мы могли часами слушать, как она разносит хлыща или невежду, только что покинувшего наш дом. Ее язвительность нас успокаивала. Значит, она их не любит и останется с нами. Значит, никто ее у нас не отнимет.

Она была нашим темноволосым идолом, нашей белокурой Девой Марией, волшебным Сезамом, открывавшим нам мир. Мы смотрели на окружающее ее глазами и усваивали ее уроки.

Ради утешения против несовершенств ее нынешних жертв она, прикрыв веки и зажав в длинных тонких пальцах сигарету «Житан», пускалась в воспоминания о прошлом и в сотый раз пересказывала нам эпопею своих былых романов, несравнимо более пылких и бурных. Заканчивалось повествование всегда одинаково. «Но случилось так, что я вышла за вашего отца!» — выдыхала она с глубочайшей ненавистью, и мы втягивали голову в плечи, чувствуя свою ответственность за этот непростительный промах, хотя не очень понимали, чем мы-то виноваты.

Претенденты сменяли друг друга, некоторые пускали у нас корни, и — наше житье-бытье немножко улучшалось. Мы слушали Рахманинова или кубинские революционные песни, пробовали шампанское и фуа-гра, белые и черные трюфели, мальчики получали в подарок настоящий футбольный мяч, а девочки — кукольные наборы и хула-хуп. По воскресеньям нас водили в кино, в субботу вечером — на концерт, мы учились танцевать твист и мэдисон, а шкафы и полки заполнялись новой одеждой и книгами. Мы простирали свою дерзость до того, что начинали мечтать о стиральной машине или собственном автомобиле, который помчит нас к золотому пляжу или ку-да-нибудь еще, куда — мы и сами не знали. Претенденты давали, а мы брали с заимствованной у матери холодно-вежливой благодарностью и чуть слышно говорили: «Спасибо!», что свидетельствовало о том, что мы хорошо воспитаны, но дистанцию нарушать не следует. Помню, как-то раз младший брат с руками, полными подарков от нового воздыхателя, явился ко мне в комнату и изрек:

— Все путем. Он хочет трахаться с мамой.

Все испортил состоятельный толстяк. Произошел один эпизод, в результате которого наше восхищение матерью слегка потускнело.

Она давно вбила себе в голову, что нам нужна дача. Многие из ее коллег, ее братьев и сестер, ее знакомых хвастали своим клочком земли, залитым солнцем (или засыпанным снегом), описывали мелкие ежегодные усовершенствования, осуществленные на заветных полутора аршинах, и так гордились статусом землевладельцев, что она воспринимала это как вызов. Она просто обязана обзавестись собственностью, иначе никто не будет ее уважать. Одним словом, настало время строить «Тару», и главная роль в этом отводилась состоятельному толстяку. На юге у него имелся завод по производству металлоизделий, и этот завод буквально плевался деньгами, девать которые ему было решительно некуда — он был бездетный вдовец. Неприятная сторона, поделилась с нами мать, заключалась в том, что он умел считать, и, чтобы убедить его в том, что у него нет другого интереса в жизни, кроме как осчастливить свою Дульсинею, приходилось пускаться на хитрости. Дело в том, что она твердо решила ничего не давать ему взамен. Ни грамма ее тела он не получит. «Одна мысль, что этот мерзкий жирдяй ко мне прикоснется…» — вздрагивала она, обнимая себя за плечи, и мы вздрагивали вместе с ней. Мартини время от времени и, возможно — только возможно, при условии хорошего поведения и долготерпения, — отдельная комната в замке нашей матери, откуда он сможет по вечерам наслаждаться ее созерцанием как далекой туманностью в усыпанном звездами небе.

Но состоятельный хитрец углядел во всем этом отличный повод внедриться в нашу семью и сделаться нам необходимым. Что ж, пока он станет распорядителем самых безумных проектов нашей матери — Тара, Тара, о Тара! — а там, глядишь, потихоньку просочится к ней в постель и займет место в ее жизни.

С этой предыстории начался эпизод горного шале.