«Я буду жить до старости, до славы…». Борис Корнилов - [15]

Жеребцы с металлическим телом.

Эта русская старина,

Вся замшенная, как стена,

Где водою сморена смородина,

Где реке незабвенность дана, —

Там корежит медведя она,

Желтобородая родина,

Там медведя корежит медведь.

Замолчи!

Нам про это не петь.

1927

Лирические строки

Моя девчонка верная,

Ты вновь невесела,

И вновь твоя губерния

В снега занесена.

Опять заплакало в трубе

И стонет у окна, —

Метель, метель идет к тебе,

А ночь — темным-темна.

В лесу часами этими

Неслышные шаги, —

С волчатами, с медведями

Играют лешаки,

Дерутся, бьют копытами,

Одежду положа,

И песнями забытыми

Всю волость полошат.

И ты заплачешь в три ручья,

Глаза свои слепя, —

Ведь ты совсем-совсем ничья,

И я забыл тебя.

Сижу на пятом этаже,

И все мое добро —

Табак, коробочки ТЭЖЭ[35]

И мягкое перо —

Перо в кавказском серебре.

И вечер за окном,

Кричит татарин на дворе[36]:

— Шурум-бурум берем…

Я не продам перо, но вот

Спасение мое:

Он эти строки заберет,

Как всякое старье.

1927

Обвиняемый

Не лирике больше звенеть…

В конвульсиях падаю наземь я,

Миражи ползут по стене,

По комнате ходит фантазия.

И очень орать горазд,

В теоретическом лоске

Несет социальный заказ

Довольный собой Маяковский.

Любимая, извини,

Но злобен критический демон.

Я, девочкам изменив,

Возьму нелюбовную тему…

И вот —

Из уютных квартир

К моей односпальной кровати

С улыбкой дешевых картин

Идет пожилой обыватель.

Он, вынув мандаты свои,

Скулит о классической прозе,

Он в тему встает

И стоит

В меланхолической позе.

Он пальцами трет виски

И смотрит в глаза без корысти…

Я скромно пощупал листки

Служебных характеристик,

И, злобою ожесточен,

Я комнату криком пронзаю:

— Тут лирика ни при чем,

И я, извини,

Не прозаик,

А радость вечерних икот

Совсем не хочу отмечать я.

Вот —

Каждый прошедший год

Заверен у вас печатью.

Житье вам нетрудно нести,

И месяц проносится скоро.

Зарплату по ведомости

Выписывает контора,

И вы, хорошо пообедав,

Дородной и рыхлой жене

Читаете о победах

Социализма в стране.

А ночью при синих огнях,

Мясистое тело обняв.

……………

И мучает, туго старея,

Хроническая гонорея[37].

Вам эта болезнь по плечу,

У вас не тощает бумажник,

Но стыдно явиться к врачу,

Боясь разговоров домашних…

Вдали розовеет восток,

Неискренне каркает ворон, —

Хохочет и пляшет восторг

В бреду моего разговора.

Глядит на бумаге печать

Презрительно и сурово.

Я буду суду отвечать

За оскорбление словом,

И провожает конвой

У черной канвы тротуара,

Где плачут над головой

И клен и каналья гитара.

1927

Последнее письмо

На санных путях,

   овчинами хлопая,

Ударили заморозки.

   Зима.

Вьюжит метель.

   Тяжелые хлопья

Во первых строках моего письма.

А в нашей губернии лешие по лесу

Снова хохочут,

   еле дыша,

И яблони светят,

И шелк по поясу,

И нет ничего хорошей камыша.

И снова девчонка

   сварила варенье.

И плачет девчонка,

   девчонка в бреду,

Опять перечитывая стихотворенье

О том, что я —

   никогда не приду.

И старую сóсну скребут медвежата —

Мохнатые звери.

   Мне душно сейчас,

Последняя песня тоскою зажата,

И высохло слово,

   на свет просочась.

И нет у меня

   никакого решенья.

Поют комсомолки на том берегу,

Где кабель

   высокого напряженья

Тяжелой струей ударяет в реку.

Парнишка, наверное, этот,

   глотая

Горячую копоть,

   не сходит с ума,

Покуда вьюга

   звенит золотая

Во первых строках моего письма.

Какую найду небывалую пользу,

Опять вспоминая,

   еле дыша,

Что в нашей губернии

   лешие по лесу

И нет ничего хорошей камыша?

И девушка,

   что наварила варенья

В исключительно плодородном году,

Вздохнет от печального стихотворенья

И снова поверит, что я не приду.

И плачет, и плачет, платок вышивая,

Травинку спеша пережевывая…

И жизнь твоя — песенка неживая,

Темная,

   камышовая.

1927

Цыганки

Не стоит десятки годов спустя

Словами себя опоганить,

Что снова цыганки

Грегочут, свистят

И топают сапогами.

Поют и запляшут —

Гуляет нога,

Ломая зеленые стебли…

   И я вспоминаю

   Шатры

   И луга,

Повозки цыганок и степи…

Держите меня…

Это все не пустяк…

Держите…

Спросите —

   куда я?

Но снова и гикают, и свистят,

И врут про меня, гадая…

Среди обыденных людских племен

В Самаре, в Москве, в Ярославле

Я буду богат,

И я буду умен,

И буду навеки прославлен…

Прекрасная радость

И ласковый стыд, —

Как жить хорошо на свете!..

……………

Гадалка, прости,

Мы не очень просты,

И мы не зеленые дети.

А наше житье —

Не обед, не кровать, —

К чему мне такие враки?

Я часто от голода околевать

Учился у нашей собаки.

Напрасно, цыганка, трясешь головой.

А завтра…

   Айда спозаранок…

Я уйду с толпой цыганок

За кибиткой кочевой[38],

Погуляем мы на свете,

Молодая егоза,

Поглядим, как заезды светят

И восточные глаза.

Чтобы пели,

Чтобы пили, —

На поляне визг, —

Под гитару бы любили

На поляне вдрызг,

И подковками звеня,

Не ушла бы от меня…

Вы знаете?

Это теперь — пустяк,

Но чудятся тройки и санки,

Отчаянно гикают и свистят,

И любят меня цыганки.

<1928>

Провинциалка

Покоя и скромности ради

В краю невеселых берез

Зачесаны мягкие пряди

Твоих темноватых волос.

В альбомчиках инициалы

Поют про любовь и про Русь,

И трогает провинциалок

Не провинциальная грусть.

Но сон промаячит неслышно,

И плавает мутная рань, —

Все так же на солнышко вышла

И вянет по окнам герань.

Ты смотришь печально-печально,

Цветок на груди теребя,

Когда станционный начальник

Намерен засватать тебя.

И около маленьких окон

Ты слушаешь, сев на крылец,